Ян Ленчо - Соло для оркестра

«Лихнер, закоренелый коммунист, давал именуемому», это моему Янко, «всякие поручения коммунистического характера и побуждал размножать в саду своего отца в штабеле кирпичей листовки, которые отдавал Лихнеру, а тот уже распоряжался, сколько листовок и где тот должен наклеить или разбросать… По наущению того же Лихнера ночью после дожинок расклеил на телефонных столбах у шоссе, ведущего из Митиц в деревню Дулице, на территории общины Дулице…» Дальше не хватает, оборвалось.

Это был мой Янко. Я и знать ничего не знал, да еще — что в моем же саду! А кирпичи у меня наготовлены были для припечка. Янко аккурат в армию пора было идти, это и спасло его от суда. Спасло! Какое там! Не тут, так там… остался под Врутками [1] Имеются в виду бои с гитлеровцами словацких армейских частей, выступавших на стороне антифашистского Словацкого национального восстания 1944 года. — Здесь и далее прим. переводчиков. ! Не знаю, где и лежит. У всех таблички, надписи на плитах из обожженного камня, а у него нету… Ездили мы туда, свечки ставили, да только к главному камню.

А нас отправили в Эйзенэрц.

Сперва говорили, что мы там заработаем прилично. Коли заработаем, то и слава богу, говорю, ладно! Поехали. Словаков повезли больше тысячи. И югославов не меньше. И из разных других стран. Селили нас в бараки по десять — четырнадцать человек. Поначалу у каждого была своя постель и тумбочка. Топили мы сколько влезло, да еще выдали нам по три одеяла на брата.

Сколько же я там перевидал незнакомых мне камней! А в одной горе была чистая руда — и вся наверху. Оголили ее, будто покойника, жалко копать было.

Первым делом мы снимали грунт, грузили на платформы, самая скучная работа! После стали нас проверять, кто что умеет делать, лейтер [2] Руководитель, старший (нем.) . проверял.

Я попал помощником на машину, о какой прежде и не слыхал. Спереду у ней была мостовая шина, на ней трос от лебедки, что вертелась меж колесами локомобиля то взад, то вперед, куда тебе надо, чтоб трос шел — вверх ли, вниз ли. На тросе висела стальная груша, нацеленная аккурат на тот камень, что разбить надо. Когда такая груша тонн в пять с семи метров высоты падала на валун, не надо было и проверять, что она раздолбала. По правде говоря, я обрадовался, когда меня перевели оттудова. Прыскало там во все стороны жутко, словно гранаты рвались, а ноги у меня за три дня все были иссечены, будто решето.

Потом мы пилили на канатной пиле блоки прямо из скалы. Одно скажу: будто липу. Блоки, если получались ровные, спускали по желобам на верстаки, а там под кареткой мокрым песком их разделяли на призмы длиной добрых три с половиной метра. Я при этих самых призмах еще с одним парнем работал. Я обтесывал их по первому разу, грубо, а он маленьким молоточком доравнивал и делал желобочки. А на что они шли, спроси? На пограничные столбы. Гитлер свой рейх огораживал, да все по-разному. Спервоначалу он у него растягивался, как нагретая резина, а опосля все больше надо было надгробных камней, вот и пришел наш черед — минеров и каменотесов.

Да ненадолго.

Как перевалила война за вторую половину, все ясней становилось, что мы не на заработки приехали, а пленники здесь. Обратно домой не моги, потому как всеобщая трудовая повинность. Просишь хотя бы отпуск — на тебя так посмотрят, что, ежели не опустишь глаза и не попросишь прощенья, отправят за город в рабочий лагерь. Чем дале — тем хуже! Двоим удалось смыться, так потом нас с собаками стерегли. Нашлись такие, что задумали написать нашим властям. А их уж поминай как звали, нету. Как только мы уцелели!

Машин им не хватало. Брали отовсюду, какие попало. Где из старой шахты малую «цельтнерку» вытащат и нам дают на твердый камень, а она уголь там либо легкий туф мельчить может, и то если не слишком жирный, а куда ей твердый камень! А когда при первой же засыпке колосник отваливался, наказывали рабочего! На такой камень нам бы добрый «ведаг», у того челюсти-дробилки что твои ворота! Приходят лейтер с инженерами и лают на нас собаками. А вы, говорю, станьте сами к машине и сыпните, поглядим, чего она вам сделает! Они и сами не знали, чего хотят и чего могут! Их бы покидать в воронки либо, еще лучше, в барабан, он бы заглотнул их, как сопельку. И носы ихние не мешало б заровнять железной льночесалкой, чтоб не больно задирали!..

Ох, кабы злобы людской меньше было, полегче жилось бы!

До чего ж алчные есть люди! Чем у него больше всего, тем больше надо. И все-то под свою лапу жмет! Один тут пришел, доктор, дачу под Жиглявником строить собрался, на фундамент ему щебень понадобился. Сколько же кубик будет стоить, спрашивает меня. Не знаю, ступайте к заведующему, он в вагончике сидит, пишет. А все ж таки сколько, не отстает он и сует мне грязную зелененькую, полста крон. Кто его знает, от какого бедняги на больничном одре он ее выманил. А нельзя ли иначе, спрашивает, я бы вечерком подъехал с машиной… Ты только приди, говорю, я тебе накостыляю. По-твоему, я такая же мразь, как ты? Ступай к заведующему, у него твердая такса, сколько он скажет, столько и будет. Я, говорю, всю жизнь имел дело с чистой щебенкой, так что об тебя руки марать неохота. А заманулось тебе дарового камня, так ты их выбирай из желчного пузыря у больных! И свое дело делай на совесть, не то!..

Не дай бог мне теперь заболеть да к тому доктору лопасть.

На что песок чище иных людишек…

Эта вот путна [3] Путна — деревянная полукруглая кадка с лямками для переноса тяжести на спине. у меня, почитай, годов пятьдесят. Каждый день приношу в ней немного песку домой. Давно, когда наш Янко родился, сказал я себе: покамест вырастешь, сынок, будет песку на целый дом. Наносил я кучу, вон она в саду лежит, деревеем поросла. Дочка в городе живет, у ней песок на доме из Дуная, ей мой песок не надобен, ни мой, ни материн. Зачем же я тогда все ношу его в путне? Привычка… Трудно от нее отделаться.

Остался я без детей, без будущего. И скажу — словно все, что было, во мне же и осталось. Порой кажется, будто меня пополам разломали. Ну и что? Погляди на камень: отломи от него половину — все равно он камень, хоть самый маленький камушек, песчинка, пыль, как ни дроби его.

Сколько раз я думал: а ежели пылинку растолочь пополам, а после еще пополам?.. На какой-то должно же все кончиться, какая-то должна стать последней?..

Должна бы! Мне-то пыль эта самая легкие съела наполовину. Кабы мне одному! Только за них нам не хотели платить даже того, что за телячьи легкие в лавке у Регака мы платим!

Вот смотри, если ту самую маленькую половинку пополам разбить, что будет? Кто скажет?

— Видишь ту гору? Скажешь — высокая, большая. А человек ее колупает, колупает, загляни с того вон боку — заместо горы яма, скоро от всей горы следа не останется. А чем яма не гора? Уж как я в ней хребтину наломал, один я знаю! Что было, то прошло, а что будет — поглядим.