Элизабет Говард - Смятение [litres]

Рано утром она позвонила в Хоум-Плейс сообщить, что выезжает ранним поездом, и попросила, чтобы Тонбридж встретил ее.

В ту неделю о нем не было ни слуху ни духу, и потом в следующую пятницу он позвонил (в обеденное время, слава всем святым, потому как, значит, Брига тогда в кабинете не было). Трубку взяла Рейчел. Она не сказала, кто звонил, но Зоуи как-то догадалась, что это Джек.

– Извини, что в обед звоню. Хочу спросить, не могла бы ты сбежать сегодня на ночь?

– О, Джек! Ну почему ты не можешь предупреждать меня заранее? Я только что согласилась приглядеть за детьми, чтобы няня могла отдохнуть на выходные.

– Не нужно на выходные. Только на сегодня. – Последовала пауза, потом он сказал: – Мне бы действительно хотелось повидаться с тобой.

– Ты так это усложняешь. Ты же знаешь, что я хочу приехать. Но, увы, не могу. В самом деле не могу.

– О’кей. Тогда так тому и быть.

Раздался щелчок, и она поняла, что он повесил трубку. Она позвонила ему на работу, но ей сказали, что его там нет, уже несколько дней не было. Она позвонила на квартиру, там никто не ответил. Она вернулась в столовую и сделала вид, что довершает обед.

Весь день, когда после дневного сна детей она водила их в магазин в Уотлингтоне и обратно, ее только что не тошнило от волнения. Теперь уже, если он смог попросить, она бы бросила все и просто-напросто села бы на ближайший поезд… пешком прошла бы до следующей станции, если понадобилось бы. Отчего это вдруг он трубку бросил? Ничего подобного она за ним не замечала. Только и говорил он странно: как будто знал что-то или скрывал что-то, сердившее его, – про нее? О боже ! Отчего он взял и трубку бросил?

– Мы хотим обратно по полям идти, – объявил Уиллс. Они дошли до ворот, за которыми пролегала дорога, идущая по полю, где начиналась земля Родового Гнезда.

– Нет, сегодня мы пойдем по дороге.

– Почему мы должны? Почему, мамочка? Что в этом будет хорошего?

– Мы хотим обратно пойти к полю с автобусным деревом.

Имелась в виду поваленная сосна, где места пассажиров были на ветвях, кто-то один правил, держась за торчавший корень как за руль, а другой не без опаски расхаживал по стволу, раздавая билеты (дубовые листья).

– Клэри в прошлые выходные нам разрешила, – сообщил Роли.

– Да, и она играла с нами. А не стояла просто так, как Эллен, толкуя про чистые руки и еду.

– Взрослые, – презрительно хмыкнул Уиллс. – А я вот им быть не собираюсь, они такие зануды.

– Когда тебе сто лет стукнет, ты будешь ужасным старым ребенком.

Один из мальчишек уже стал забираться на ворота. Ей оставалось либо уступить, либо осадить их.

– И буду. Самым старым ребенком в мире. Люди будут за много миль приходить посмотреть на меня. Я буду совсем невелик ростом, зато весь в морщинах и в очках. А еще с белой бородой.

– Значит, ты карликом будешь, – сказал Роли.

– Нет, не буду. Я их терпеть не могу. Ненавижу их красные колпаки.

Она уступила. Так тогда показалось легче.

– Можете десять минут поиграть в автобус на сосне, – сказала она, когда они пробирались сквозь высокую мокрую ярко-зеленую траву.

– Десять минут! Десять часов – нам вот сколько надо.

– Десять дней.

– Десять недель.

– Десять сотен лет, – произнесла Джульетта, опережая рост всякого дальнейшего счета.

Она глянула на свою красавицу дочь, одетую в твидовое пальтишко, которое несколько лет назад стало мало Лидии, черные резиновые сапожки и алый берет, бывший на то время ее любимым предметом одежды, и впервые мысль, что через какой-то неведомый промежуток времени они могут вместе оказаться в Америке, задержалась у нее в сознании. Это казалось таким необычайным, и все же – что еще могло случиться? «Придет день, и в памяти я буду возвращаться к этому дому и этому семейству, как к далеким-далеким вехам, так, как сейчас вспоминается Руперт». Потом она подумала о семействе, особенно о Дюши, о том, как полностью они приняли ее, сделали одной из них, о том, как место это, некогда бывшее для нее скучной деревней, сделалось ее домом, каким не было ни одно из мест, где она жила со своей бедной матерью. Ее она тоже покинет… И вот любопытно, хотя она вынесла еще три поездки на остров Уайт после той, на обратном пути которой встретила Джека («Даже не смей заговаривать с любым незнакомым мужчиной, какого можешь встретить в поезде», – повелел он ей, провожая в первый раз после того, как они стали любовниками), что это казалось тяжким, потому как она понимала, это будет тяжело для ее матери, тогда как уехать отсюда для нее было бы тяжелее, чем для любого из семейства. Она свозит Джека и познакомит его со своей матерью – ради самой мамы . И, разумеется, они вернутся в Англию, чтобы навестить ее.

– Далеко ли вам ехать, мадам?

– В Америку, – произнесла она, не думая.

– В Америку? Америку ? Мы туда не едем, мадам. Мы едем в Гастингс, и потом мы едем в Бексхилл. Если пожелаете, можете поехать в оба из них. – В руку ей сунули влажный дубовый лист.

Когда до нее дошло, что каждый по очереди должен побыть водителем, кондуктором и просто пассажиром, она заявила, что пора пить чай. Водителем тогда была Джульетта, сказавшая, что так не честно, она не так долго вела автобус, как остальные двое, но остальные двое, чья водительская очередь уже прошла, приняли сторону Зоуи и чаепития.

– А вот и нет, – грубо заявили они Джульетте, – для своего возраста ты вела вполне достаточно.

Чаепитие началось как раз, когда они вернулись. Проходило оно в холле, где стоял длинный покрытый скатертью стол, в том конце которого, где стояли чайники, восседала Дюши. Справа от нее сидел Джек.

– А вот и она, – произнесла Дюши, когда они с детьми вошли, сбрасывая с себя пальто и сапоги, чтобы приняться за чай. – Капитан Гринфельдт навестил нас, дорогая. Твоя подруга, Маргарет, сказала ему, где мы находимся, и, проезжая мимо, он решил заехать. Правда, это мило? – И встретив прямой и проницательный взгляд свекрови, Зоуи поняла: Дюши знает.

Джек встал, когда она вошла.

– Просто заехал накоротке, – сказал он. – Надеюсь, вы не против.

– Разумеется, нет. – Рот у нее пересох, она села (скорее рухнула) на стул, оказавшись за столом напротив Джека.

– Если б вы были настоящим американцем, то бегом бросились бы вокруг стола придвинуть даме стул. В кино они так и делают. Но мы здесь такого не делаем. Наверное, вы знали об этом.

– Мамочка, у меня носки в сапогах остались, можно я чай босая попью?

– Он американец, – сказал Уиллс. – Это по его форме видно. – Ему было восемь лет, и он очень любил играть в солдатики.

– Не говори о присутствующих, называя их «он», – наставительно заметила Рейчел. Она наливала молоко в кружки.

– Это ваша дочь? – Он, конечно же, знал, что это так.