Элизабет Говард - Смятение [litres]

Понемногу она узнавала о нем больше. Однажды, через несколько недель после вторжения, он привез ей коробку с набором изысканного шелкового нижнего белья с вышивкой: нижняя рубашка, нижняя юбка и панталоны – все из бледно-бирюзового шелка с отделкой из кремовых кружев, ничего похожего она не видела с довоенных времен. «Магазины их прятали, – рассказал он. – Держали до самого нашего прихода». Зато позже, тогда же, когда они ужинали и она спросила его про Париж, про то, весело ли было идти туда, он ответил: нет, это было совсем не весело.

Он нарезал мясо в тарелке перед тем, как есть его вилкой, почувствовал ее внимание к себе и поднял взгляд, и на какой-то миг она увидела, как застыло полнейшее отчаяние в его глазах, в этих двух черных бездонных колодцах. Исчезло это настолько быстро, что она подумала, уж не привиделось ли. Губы его тронула улыбка, он взял свой бокал и выпил. «Не обращай внимания, – сказал. – С этим я ничего не мог поделать».

В постели, когда стемнело, она обвила его рукой.

– Что произошло в Париже? Мне на самом деле нужно знать.

Джек ничего не сказал, зато как раз тогда, когда она стала думать, что спрашивать не стоило бы, он заговорил:

– Мой лучший друг в Нью-Йорке… он был польским евреем… просил меня, если я когда-нибудь попаду в Париж, то должен буду разыскать его родителей, живших там с тридцать восьмого года. Они отправили его в Америку, потому что у него был там дядя, но сестра его осталась с родителями. Он записал мне адрес, и я хранил его, хотя и не знал, доведется ли когда им воспользоваться. Так вот, я отправился на его улицу, к дому, в котором он когда-то жил, а их там не было. Стал расспрашивать и выяснил, что их за несколько месяцев до вторжения отправили в лагерь. Всех троих. Однажды ночью их забрали, и с тех пор никто о них ничего не слышал.

– Но, если их отправили в лагерь в Германию, у тебя еще будет возможность отыскать их, ведь так? Мы ведь почти взяли Берлин.

Вот странно: она не могла вспомнить, что он сказал в ответ, но на следующий день он замкнулся, впал в то самое мрачное настроение, когда его лучше было не трогать. Она этого настроения не понимала, и это вызывало в ней смутный страх.

В их разговорах настала пора молчаливой цензуры: однажды она попробовала разузнать про его жизнь в браке, но он лишь сказал: «Ей хотелось, чтобы я ее в бараний рог скрутил, все сам решал, а ей приказывал… нет, поправка, ей хотелось, чтобы тиран был богатый, и мне это приелось. Друг из друга мы извлекли самое худшее. Этого хватит?» И после этого Элани (так ее звали) он больше не упоминал никогда. Они никогда не заводили речь о Руперте, хотя он постоянно расспрашивал ее про Джульетту. Они обсуждали друг с другом собственное свое краткое прошлое, но никогда, с тех пор как гуляли по берегу Серпентина, не говорили о будущем. Они говорили о книгах, какие он давал ей читать, о просмотренных фильмах, обсуждали их персонажей, словно бы речь шла об их общих друзьях, которых иначе у них не было. Постель стала самым безопасным местом. В ней не было никакой цензуры: раскованность усиливала удовольствие, и малейшее открытие в чувственности любого из них доставляло дополнительную радость. Секс – это не столько раздеть, сколько проникнуть в тело другого, сказала она ему однажды ночью.

Второе Рождество врозь. «О, как же жаль, что не смогла пригласить тебя домой», – сказала она и испугалась, а вдруг он возьмет да скажет, мол, чего ж не пригласила? Но он не сказал. Он все равно по работе будет, сказал, занят «отправкой фотографии парней во время Рождества их родным на родине».

После этого они не виделись почти месяц. И после этого их время вместе сделалось более редким, а паузы в нем растягивались все больше. Так что, невзирая на жутко позднее уведомление, она сумела упросить Клэри приехать посидеть с Джули, сама же утром в субботу, как можно раньше, помчалась в Лондон, и они провели вместе день и ночь. Он не говорил ей, что уезжает в воскресенье утром, до тех пор, пока они в первый раз не отдались утехам любви.

– Прости, – сказал, – но мне придется уехать.

– Куда? Куда ты едешь?

– Куда-то восточнее Бремена. Местечко называется Бельзен [64] В миле от германской деревни Бельзен и в нескольких километрах от города Берген находился нацистский концентрационный лагерь Берген-Бельзен. В июле 1941 г. в него поступило около 20 тысяч военнопленных из СССР, к весне 1942 г. 18 тысяч из них скончались от голода, холода и болезней (выжило лишь 2097 человек). В апреле 1943 г. лагерь для военнопленных был закрыт и преобразован в концлагерь для временного содержания тех узников, которые владели иностранными паспортами и которых можно было обменять на пленных германских подданных, находившихся в лагерях союзников. В лагере не было газовых камер. Но за 1943–1945 гг. здесь умерло около 50 тысяч заключенных, свыше 35 тысяч из них – от тифа за несколько месяцев до освобождения лагеря. Оставшиеся в живых были освобождены 15 апреля 1945 г. 11-й дивизией Британских вооруженных сил (комендатура и охрана лагеря сдались без боя). В течение двух недель после освобождения умерло 9000 человек, а к концу мая – еще 4000. В конечном итоге лагерь был сожжен, чтобы остановить распространение эпидемии. .

На самом деле какая разница, куда он отправляется, плакала она, главное, что он вообще уезжает. Почему он ей не сказал?

Точно он и сам не знал: в последнюю минуту он заменил кого-то, воспользовавшись связями, он оттянул отправку, чтобы выкроить день и увидеться с нею. Он вернется. Война почти закончена, и в любом случае он вернется.

Он уехал в пять утра, чтобы успеть на самолет. Без него эта квартира была ей противна. Она встала, убралась везде и задумалась, чем можно бы заняться. Так рано поехать обратно в Суссекс она не могла (ее возвращения ожидали в понедельник). Потом она вдруг вспомнила про Арчи и позвонила ему, но ответа не было. Это было ужасно: не было никого, ни единого человека, к кому она могла бы зайти и проведать. День она провела, бродя по улицам, как когда-то они с Джеком гуляли, съела спагетти в итальянском ресторанчике, куда они когда-то ходили вместе, после чего вернулась в квартиру, где прилегла на кровать почитать, но почти сразу уснула.

Когда проснулась, было почти семь часов. Вставать уже, похоже, особого смысла не было, поскольку идти ей было некуда. Ее тянуло к кому-нибудь, с кем можно было поговорить о Джеке, и она стала набирать номер Арчи, но потом передумала. Он был лучшим другом Руперта, в конце концов. Она встала поискать чего-нибудь поесть. Нашлось полпачки печенья и порошковый апельсиновый сок, который Джек пил по утрам. Она сделала себе стакан сока, поела печенья и опять пошла на кровать, на которой пролежала без сна несколько часов, бередя себя мыслями о том, где он, в безопасном ли находится месте и когда вернется.