Сергей Жадан - Депеш Мод

И вот мы стоим среди холмов белого кирпича, деревьев почти нет, влажная земля под ногами, из-под заборов бьётся ядовитая трава, вверху из-за туч время от времени появляется солнце, и ни единого цыгана тебе вокруг. Надо же так, думаю, живут себе люди — без антенн, без передатчиков, без советской власти, даже без номеров на зданиях, интересно, как Чапай найдёт своего дилера. Но Чапай хорошо ориентируется в таких условиях, он поправляет очки, что-то там себе вынюхивает, и наконец произносит — это тут, нашёл. Мы подходим к ржавым воротам и Чапай начинает бить кулаками по ржавой набухшей поверхности, попутно рассказывая, что дилер его — Юрик — по-своему прикольный мужик, он где-то тут и родился, правда, был неблагополучным цыганом, после школы пошёл делать карьеру по партийной линии, и цыгане его прокляли, надавали по роже и выгнали с района, хоть он и сам бы оттуда свалил, поскольку ему дали хорошую квартиру в центре, он работал в Киевском, кажется, райкоме, занимался культурой, хотя, какая там культура — в Киевском-то райкоме. Как для цыгана он делал неплохие успехи и его уже собирались перетащить в обком, но тут гены у него взяли верх, и он, — произносит Чапай, — то ли что-то украл, то ли кого-то трахнул, короче, облажался, с райкома его выперли, но в партии оставили, не так у них уж и много цыган в партии было, направили по той таки партийной линии на Чапаевский завод завклубом, он там играл на баяне и вёл шахматную секцию. Когда завод стал разваливаться, Юрик держался за клуб до последнего, он уже безбожно бухал, с утра приходил в клуб, брал баян и играл что-то из Кобзона, добавляя к каждой мелодии что-то своё, цыганское. По словам Чапая, Юрик деградировал морально и физически, ссался в штаны просто на сцене клуба, спал в собственной рвоте, замотавшись в какие-то агитационные транспаранты, так длилось до тех пор, пока директор завода не забрал у него баян и не продал его на базаре, перечислив полученную, довольно мизерную, по словам Чапая, сумму в счёт внешнего заводского долга. Юрик подшился, квартиру у него ещё перед этим забрал какой-то акционерный банк, выдав ему как компенсацию левые акции, Юрик попробовал их где-то сплавить, но их, конечно, никто не брал, одно слово, жизнь сделала полный круг и Юрику не оставалось ничего другого, как вернуться в свой средневековый район, с его белым кирпичом и строгой иерархией. Хоть это и удивительно, Юрика приняли как родного, цыгане народ коммуникативный, ещё раз дали по роже и простили всё, заодно забрали его левые акции и где-то таки их продали, втюхали каким-то лохам-фермерам, хотя с Юриком деньгами не поделились, ну, это уже их дела, им виднее было. Юрик спокойно зажил в одном из кирпичных зданий за белым кирпичным забором, в центр больше не совался, даже хотел жениться, но не нашёл жены — очевидно, их средневековые законы запрещали им выходить замуж за коммунистов, хорошо,что его вообще на костре не сожгли, он понемногу включился жизнь общины, сначала торговал жвачками в киоске, потом пошёл вверх и начал торговать водярой в магазине, потом — по восходящей — перешёл на драп, и уже просто сидел дома, кому надо — продавал целебное зелье, кому не надо — того посылал нахуй и стрелял из берданки из-за кирпичного забора, подняв мост и затопив рвы водой, Чапая он помнил ещё по работе в клубе, Чапай был постоянным клиентом, хотя он нам чего-то явно не договаривал, по крайней мере мне так показалось, вот.

Спустя каких-то минут пять ворота скрипят и появляется голова дилера. Юрик не похож на цыгана, во всяком случае я себе цыган другими представлял, я, конечно, не ожидал, что выйдет чувак в красной рубашке в крупную горошину и с фанерной гитарой в руках, ну, но что-то же нам в школе про цыган рассказывали, или как, а тут выходит какой-то худой альбинос в сером поношенном костюме и с бельмом на левом глазу, недоверчиво нас осматривает, они что-то с Чапаем начинают шептаться, присматриваться, едва не обнюхивать друг друга, наконец дилер машет нам рукой, и мы идём за ним. Мне интересно, что может быть за бойницами — пушки, алебарды, пыточное снаряжение, но всё спокойно, во дворе стоит небольшой сарайчик из белого кирпича, возле крыльца собачья будка, тоже из белого кирпича, в будке лежат куры, одна залезла на будку и стоит там, о — куры, — думаю я, — собственно это и всё, что я думаю, и мы заходим в дом. В комнате стоит стол и больше нет ничего. Стены голые, на одной, правда, висит дорогой ковёр, прихуяченный по краям гвоздями, гвозди хорошо видно, ничего так — нормальные, хорошие гвозди. Юрик говорит нам подождать здесь и, поблёскивая бельмом, выходит в соседнюю комнату, Чапай почему-то нервничает, хотя показывает нам, что всё в порядке, сейчас возьмём, я рассматриваю гвозди в ковре и вдруг вижу на подоконнике большую рыбу, даже не знаю, что за рыба, я их никогда не мог различить, ну там, рыбы, жабы — и всё, форточка открыта и вокруг рыбы летает несколько пчёл, лениво кружат, где они только взялись по такой погоде, сонные и совсем не агрессивные, хотя, может, именно так и должно быть. Садятся на рыбье тело, ползают по нему, я подхожу ближе, пробую перевернуть покойницу и сразу же отдёргиваю руку — рыба изнутри просто выжрана этими хищниками, их там целый рой, когда я коснулся рыбы, они вылетают оттуда и крутятся над тушей, но быстро успокаиваются и снова залетают внутрь, какая гадость, думаю я, мёртвая рыба, мёртвая цыганская рыба, выжранная изнутри, какой ужас.

Заходит Юрик со свёртком драпа, видит меня возле рыбы и тоже не может от неё оторваться, пчёлы снова заползают внутрь, и есть в этом что-то настолько жуткое, что мы все смотрим и не можем отвести от этой чёртовой рыбы взгляда — и я, и Вася, и Чапай, и Юрик, и даже Иисус на его распятии, которое выбивается из-под его рубашки, пристально-пристально смотрит на выжранную пчёлами цыганскую рыбу, и даже отвернуться не может. Юрик наконец кладёт свёрток на стол, и мы начинаем его нюхать, щупать, смотреть на свет, короче, всем своим видом показываем, что нам известно, как выглядит хороший драп и что нас не наебёшь, будь ты хоть трижды цыганом и бывшим завклуба, мы тебя видим насквозь и драп твой видим насквозь, хотя на самом деле нихрена мы не видим, Вася достаёт пачку денег, отсчитывает, Юрик сверлит его своим бельмом, Иисус смотрит пристально-пристально, Юрик ворчит, что будут проблемы с рублями, это же по курсу нужно считать,неизвестно, что там с баксом, с баксом всё нормально, — произносит Вася, — бакс стоит, хуй у тебя стоит, — говорит ему Юрик, но деньги берёт и выводит нас на улицу, я ещё слышу, как пчёлы тихо перебирают лапками в рыбьем брюхе, хотя, может, это мне только кажется.

На улице Юрик холодно с нами прощается, мы проходим с десяток метров, Юрик и дальше стоит на воротах, не заходя во двор, и тут наконец Чапай выдаёт, он вдруг останавливается, постойте, говорит нам, можем его взять на понт, ты что, говорю я, для чего? он всё равно там один, вы же видели, ничего не сделает, перестань, пугается Вася, пойдём отсюда, всё же нормально, да ладно, говорит Чапай, не ссыте, сейчас я его разведу, он достает свёрток с драпом, что-то там в нём ковыряет, так будто проверяет, суёт назад в карман, поворачивается и идёт к Юрику, за пару метров от него останавливается и кричит: