Вэдей Ратнер - Музыка призраков

Она оглядела однокомнатную квартиру Нарунна, служившую ему и домом, и кабинетом, где он принимал городских бедняков. Большинство его пациентов обитали здесь же, в Белом Здании, мертвенно-бледном гаргантюанском жилом комплексе, неприятно врезавшимся в память, – с не меньшей прочностью, чем ослепительный королевский дворец в нескольких кварталах отсюда или национальный музей. Состоящий из шести четырехэтажек, соединенных открытыми лестницами, комплекс на более чем 460 квартир задумывался в начале шестидесятых как жилье для быстро растущего среднего класса. В первые годы, когда население Пномпеня увеличилось в несколько раз от притока беженцев, бежавших из разбомбленных провинций, Белое Здание быстро переполнилось.

Вскоре к власти пришли красные кхмеры, Пномпень опустел, и Белое Здание долго стояло заброшенным. Сейчас, спустя несколько десятилетий, с потрескавшимися, тронутыми плесенью стенами, с никуда не годными коммуникациями и опасно торчащей электропроводкой, оно стало убежищем для почти трех тысяч разношерстных жильцов – семей, состоящих из двух-трех поколений, матерей-одиночек, студентов, учителей, пробивающихся артистов, немногих уцелевших преподавателей музыки, госслужащих, уличных торговцев, дипломированных специалистов, проституток, наркоманов и наркодилеров, обедневших каждый на свой манер.

Нарунн поселился в этих трущобах не потому, что ему не хватало средств на квартиру получше. «Меня здесь держит моя работа», – просто объяснил он. Работа служила ему якорем, была его гордостью и убеждением, сознательно выбранной бедностью, но всякий раз, когда приходила Тира, Нарунн извинялся, что у него нет возможности устроить ее с комфортом. Если бы он знал, какое богатство воплощает он сам, какую роскошь таит в своем сердце! Тира еще никого никогда так не любила, как его.

«Любила?» – осеклась девушка. Значит, она его любит? Разве это бывает так легко, быстро и уверенно? Любовь уже не пугала ее, не вызывала смятения, желания убежать и скрыться от, как казалось Тире, неизбежного, естественного финала любви – утраты. Значит, она любит Нарунна. Оказывается, можно любить вот так легко, не мучаясь сомнениями, несмотря на риск расставания и вероятность остаться с разбитым сердцем. Прошел уже месяц с того дня, когда они уехали из храма после встречи со Старым Музыкантом, и все это время они с Нарунном виделись почти каждый день – то у него в квартире, то в ее отеле.

– Что-нибудь не так? – спросил Нарунн.

– Н-нет. А что?

Он засмеялся.

– Ты не услышала ни слова из того, что я говорил.

– Прости. Повтори мне, пожалуйста.

– Судебная медицина.

Тира недоуменно заморгала.

Нарунн засмеялся громче:

– Я говорил, что, если бы я мог начать все заново, если бы возраст позволял снова пойти учиться, я бы выбрал специальностью судебную медицину.

– Правда? Почему?

– Недавно в медицинском журнале мне попалась статья о судмедэкспертизе, геноциде и что для Камбоджи значило бы создание трибунала… В общем, меня увлекла идея использовать медицинскую повесть мертвых в помощь живым. Поразительно мощный и необходимый инструмент! Если бы ушедшие могли говорить, сколько бы они рассказали, какие доказательства представили, чтобы предотвратить другие смерти! Потрясающе! – Энтузиазм Нарунна был искренний, заразительный. – Только подумай, медицина как своего рода мирный диалог между живыми и мертвыми!

– Вау! – засмеялась Тира, приглаживая пальцами волосы, прекрасно подстриженные у уличного парикмахера, весь салон которого состоял из расшатанного бамбукового стула и зеркала, повешенного на ствол дерева. – Я-то думала, ты решил признаться, что ты наркодилер или наемный киллер одного из этих высокопревосходительств…

– Ну, теперь уже ты шутишь, – и он поцеловал ее, уткнувшись носом в ямку на шее и вдыхая запах кожи.

Тира спохватилась, что его волосы колют ей ладонь, и поспешно отдернула руку, вспомнив культурные традиции и как подобает себя вести. Обычаи и суеверия пристали к ней, как родимые пятна. «Голова – это храм», – услышала она укоризненный голос Амары. Тире еще предстояло забыть привычку жаловаться тетке по любому поводу. «Я знаю, знаю, но…» – она оборвала себя, впервые прогнав призрак Амары из мыслей и из комнаты. Тетка не должна ее видеть в такой момент, завернувшуюся в крому малознакомого мужчины, в его объятьях, уступившую его постели, его желаниям – и себе.

Тира помнила свое изумление, когда в лагере беженцев Амара сказала – ей лучше назваться вдовой, потерявшей мужа во время голода или репрессий. Нехорошо, если люди узнают, что молодая незамужняя камбоджийка растит племянницу одна-одинешенька. Так не принято, объяснила Амара, точно забыв, что они вырвались из ада и у них только и есть, что одежда на себе, прикрыть кожу да кости. Зачем же взваливать себе на плечи мантию традиций разгромленной культуры? «Люди будут думать, что ты моя дочь, а раз так, пусть лучше считают, что ты зачата в законном браке, а не как-то иначе». Тира рассердилась – да кому какое дело! У них отняли родину, дом, семью – все самое важное пропало или погибло, так какая разница, что подумают другие, такие же побитые и обиженные жизнью? Ни Тире, ни Амаре не пришло в голову сказать правду – из всей семьи уцелели лишь они, чудом перебравшись через границу, потому что правда на тот момент уже не имела значения.

– Алло, алло… – напел Нарунн, постучав подушечкой пальца по кончику носа Тиры. – Леу бонг нийеай те оун ? (Ты слышишь, как я звоню, дорогая?»)

Тира сразу узнала популярную песню Синна Сисамута и Рос Серейсотеа времен юности ее тетки. Там пелось о молодых любовниках, которые, по словам Амары, флиртовали по телефону.

– Ты все переврал, – сказала Тира Нарунну. – Это девушка ему звонит, а не наоборот. Ночью телефон звонит три раза, Синн берет трубку, и Рос начинает: « Алло, бонг… » – запела Тира, слыша электрогитару и клавишные.

– Я впечатлен. Ты действительно знаешь эту песню!

– Еще бы, – не удержавшись, похвасталась Тира. – Наизусть, каждое слово.

Долгое время музыка была ее единственной связью с Камбоджей. В старшей школе кхмерские рок-баллады довоенных десятилетий находили в душе Тиры живой отклик, в отличие от американской попсы, которой заслушивались ровесники и одноклассники.

Прикрыв глаза, Тира вдруг будто воочию увидела, как мать у кромки воды выпускает из бамбуковой клетушки воробья, а отец, стоя рядом с ней, держит в руке что-то похожее на конус, свернутый из листа банана. Тира зажмурилась сильнее, желая, чтобы они обернулись, дав ей разглядеть не только силуэты, но, как она ни старалась, родители так и стояли к ней спиной, почти вплотную друг к другу. «Интересно, а я где была в тот момент? Должно быть, с ними на берегу, раз помню эту сцену. Наверное, у них было прекрасное настроение при виде полета выпущенной на свободу птицы».