Джон Бойн - Мальчик в полосатой пижаме [litres]

– И все они живут прямо у нас под боком, – нахмурилась Гретель. – В Берлине на нашей милой тихой улочке всего-навсего шесть домов. А здесь их не сосчитать. И зачем папа перевелся на новую работу в таком противном месте, где вдобавок полно соседей? Ума не приложу.

– Глянь вон туда.

Гретель посмотрела туда, куда указывал пальцем брат, и увидала группу детей, которые выходили из домика, стоявшего в отдалении. Дети жались друг к другу, на них кричали солдаты. И чем больше на них кричали, тем теснее они прижимались к товарищам, но затем один из солдат бросился к ним, и они отцепились друг от друга, наконец сделав то, чего, похоже, от них добивались, – выстроились в ряд. После чего солдаты начали смеяться и аплодировать.

– Наверное, это репетиция, – догадалась Гретель, игнорируя то обстоятельство, что кое-кто из детей, даже те, что постарше, даже такие же взрослые, как она сама, похоже, плакали.

– Я же говорил, что тут есть дети, – сказал Бруно.

– Но не такие, с кем я захочу играть, – решительно объявила сестра. – Они грязнули. Хильда, Изабель и Луиза принимают ванну каждое утро, как и я. А эти дети выглядят так, будто никогда в жизни не мылись в ванне.

– Там и вправду очень грязно, – заметил Бруно. – Но может быть, у них нет ванн?

– Какой же ты дурак! – воскликнула Гретель, хотя ей постоянно твердили, что нельзя называть брата «дураком». – Что это за люди, у которых нет ванн?

– Не знаю, – задумался Бруно. – Это люди, у которых нет горячей воды!

Гретель еще несколько секунд смотрела в окно, потом передернула плечами и отвернулась.

– Я возвращаюсь к себе рассаживать кукол. Из моей комнаты вид несравненно приятнее.

С этими словами она удалилась, пересекла коридор, вошла в свою комнату, закрыла за собой дверь, но не взялась сразу же за кукол. Вместо этого Гретель села на кровать, и множество самых разных мыслей промелькнуло в ее голове.

А брат ее напоследок задумался вот о чем. Наблюдая за сотнями людей, занятых своим делом, он отметил, что все они – маленькие мальчики, рослые парни, отцы, дедушки, дядюшки и одиночки, бродившие сами по себе с таким потерянным видом, будто у них не было никаких родственников, – все они одеты совершенно одинаково: серая полосатая пижама и серая полосатая шапочка на голове.

– Очень странно, – пробормотал Бруно, прежде чем отойти от окна.

Поговорить с отцом – иного выхода не было.

Утром из Берлина они выехали без папы. Он покинул дом раньше, вечером того дня, когда Бруно, вернувшись из школы, застал Марию, рывшуюся в его вещах, даже в тех, что были запрятаны в самую глубину шкафа, чтобы никто не вздумал к ним прикасаться. В последующие дни мама, Гретель, Мария, повариха, Ларс и Бруно только и делали, что набивали коробки и составляли их в большой грузовик, который должен был отвезти багаж в Аж-Высь.

Утром, накануне отъезда из Берлина, когда дом опустел и совсем не походил на настоящий дом, когда все до единой вещички, принадлежавшие им, были упакованы в чемоданы, коробки и сундуки, перед их дверью затормозила служебная машина с красно-черными флажками.

Мама, Мария и Бруно последними выходили из дома, и тут Бруно смекнул, что мама не замечает присутствия горничной, потому что, обведя глазами на прощанье голые стены прихожей, той самой прихожей, где с ними происходило столько всего веселого и интересного, где в декабре ставили рождественскую елку, где зимой сушились зонтики на подставке, где Бруно был обязан оставлять свои грязные ботинки, чего он сроду не делал, – мама, обведя глазами прихожую, покачала головой и произнесла нечто странное.

– Не надо было устраивать обед в честь Фурора. Ох уж эти кое-кто, которым неймется пробиться наверх.

Произнеся эти слова, мама обернулась – Бруно заметил слезы в ее глазах – и вздрогнула, обнаружив в прихожей горничную, пристально смотревшую на нее.

– Мария! – изумилась мама. – Я думала, ты в машине.

– Уже выхожу, – ответила Мария.

– Я не то хотела… – снова заговорила мама, но осеклась, тряхнула головой и начала сначала: – Я не то имела в виду…

– Уже выхожу, – повторила горничная, которая, очевидно, не знала правила, запрещавшего перебивать маму. Торопливо переступив порог, она побежала к машине.

Мама наморщила лоб, а потом вскинула голову и пожала плечами, словно случившееся уже не имело никакого значения.

– Что ж, Бруно, идем. – Она взяла сына за руку и заперла входную дверь. – Будем надеяться, что настанет день, когда все это закончится и мы снова вернемся сюда.

Служебная машина с флажками отвезла их на вокзал, где на двух путях, разделенных широкой платформой, стояли поезда в ожидании пассажиров. По платформе непрерывно маршировали солдаты, а вдобавок неподалеку находилась будка стрелочника, следившего за путями, поэтому Бруно обратил внимание на толпу людей, осаждавших поезд напротив, лишь когда вместе с родными забирался в вагон. В их вагоне было очень уютно, просторно и полно свободных мест, а когда опустили окна, в вагоне повеяло свежим дуновением ветерка. Если бы поезда шли в разных направлениях, недоумевал Бруно, в толпе напротив не было ничего удивительного, но оба поезда были нацелены головой на восток. Бруно уже собрался выскочить на платформу и рассказать тем людям о свободных местах в их вагоне, но одернул себя: что-то подсказывало ему, что если мама не рассердится, то Гретель уж наверняка разъярится, а это было бы еще хуже.

После прибытия в Аж-Высь, в их новый дом, Бруно еще не видел отца. Сперва, когда заскрипела дверь в комнату отца, Бруно подумал, что папа у себя, но оказалось, что там никого нет, кроме строгого молодого солдата, смерившего Бруно взглядом, лишенным всякой теплоты. Нигде не было слышно раскатистого отцовского голоса, ниоткуда не доносился тяжелый стук его сапог по половицам. Правда, по дому все время сновали какие-то люди, и пока Бруно рассуждал сам с собой, как же ему лучше всего поступить, он услыхал непонятный шум внизу, вышел в коридор и перегнулся через перила.

Внизу дверь в кабинет отца стояла открытой, а перед ней толпилось пятеро мужчин, они смеялись и пожимали друг другу руки. Центром этой компании был отец, в свежеотутюженной форме он выглядел очень здорово. Его густые темные волосы, явно набрильянтиненные, лежали волосок к волоску, и Бруно, глядя на отца сверху, испытывал одновременно страх и восхищение. Другие мужчины понравились ему куда меньше. Они были далеко не так красивы, как отец, и голоса у них не звучали так раскатисто, и сапоги не блестели. Все они держали фуражки в согнутой руке и, казалось, соревновались за внимание отца. Стоя на площадке второго этажа, Бруно из их разговора смог разобрать лишь несколько фраз.