Кристоф Оно-ди-Био - Сирена

Я был у цели. Вот и он. Передо мной. Нарисованный на крышке этой могилы-саркофага. На боковых плитах изображены сцены пира. Мужчины возлежат на пышно убранных ложах, поднося к губам кубки с вином или предаваясь «коттабу», древней игре, состоящей в том, чтобы прицелиться в заданную точку и произнести имя любимой. На одном из лож нежно обнимается пара. Один из гостей держит между большим и указательным пальцами яйцо, символ жизни после смерти. Женщина только одна, она играет на крошечной флейте, ее белое лицо контрастирует с охрой мужских тел и синевой тканей.

И вот, наконец, он, на плите-крышке. Ныряльщик. Il tuffatore. Ныряющий в пустоту обрамленный цветочным орнаментом, — это напоминает титр немого фильма — с вышки, состоящей из трех колонн на фоне чахлого деревца со сломанной веткой. У ныряльщика черные волосы и открытый светлый глаз. Он будто парит в воздухе, натянутый как тетива, голова на комично прямой шее, выпрямлены и ноги, и торчащий пенис, крошечный отросток над мошонкой, вмещающей «шарики», как говорит мой сын. Выпуклая, бугристая от волн поверхность изображает море, рядом с которым растет еще одно дерево, морское дерево, близнец дерева земного, но сильнее. Ни одна ветка не сломана.

Неба на этой фреске нет.

Я немею. ритм сердца замедляется.

Неизвестно, кого похоронили в этой могиле. на табличке по-итальянски и по-английски написано, что останки покойного были обнаружены в виде праха, в окружении трех сосудов — один из них содержал ароматизированное масло, которым пользовались атлеты, частицы металла, не поддающиеся определению, и фрагменты панциря черепахи. Мотив ныряльщика, кстати, редко встречается в погребальных росписях.

У входа в зал на плоском экране показывают фильм об открытии могилы в 1968 году. Маячат лица археологов, рассуждающих о таинственной символике фрески. По мнению некоей Дейзи, американской исследовательницы, нырок имеет «магический и религиозный смысл», связанный с орфизмом — загадочной религией, тайну которой Античность сумела сохранить до наших дней. Мы стали свидетелями «очистительного возрождения морскими водами», объясняла она, видя в ныряльщике душу умершего, освободившуюся из телесной тюрьмы. Французский археолог рассказывал, что панцирь черепахи в могиле был, вероятно, частью музыкального инструмента, подобного тому, на котором играл Орфей, который потерял любимую, но сумел своим пением тронуть бога преисподней и добиться позволения вернуть ее в мир живых. Тот же ученый говорил о золотых пластинках, на которых были выгравированы закодированные инструкции для умершего, следующего в потусторонний мир, и молитвы: «Счастливый, трижды счастливый, из смертного ты станешь богом».

От этой красоты мне было больно. Пас, я уверен, понравилось бы. Я протянул руку к ныряльщику, проигнорировав раздавшееся пронзительное гудение. Положил ладонь на холодный камень. Кем же ты был, ныряльщик, младший братец моей любимой?

— Prego [43] Пожалуйста ( ит .). , — сказал смотритель.

Я отошел. Ноги не держали. Я сел перед могилой и обхватил голову руками. Плита, камень, стена. Меня захлестнул гнев. На Луку, толкнувшего меня сюда, на себя — за то, что послушался его совета, на всех этих ученых, рассыпавшихся в комментариях о химерах народов прошлого. Пас стала бессмертной, стала богиней, счастлива, трижды счастлива, потому что она нырнула в глубину? Решительно, патетичен извечный и тщетный поиск сублимации человека перед этой тайной тела, из которого ушла жизнь.

Я не был Орфеем, да и все равно даже Орфею не удалось вернуть Эвридику. Просто потому, что мертвые мертвы. Их вернуть нельзя.

Я вышел из музея. Бесцельно прогулялся по раскопкам. В ресторане, который с 1929 года утолял голод посетителей, я не притронулся к своей тарелке. На стенах афиши 30-х годов сулили театральные представления и античные танцы на следующей неделе. На черно-белых фотографиях девушки в платьях весталок танцевали под колоннами храма. Казалось, языческое действо начнется здесь с минуты на минуту.

Перед уходом я прошелся вдоль храма Посейдона с его мощными колонами, поблуждал среди развалин амфитеатра и бассейна, посвященного Афродите.

Я искал выход, как вдруг увидел двух женщин из поезда.

Они сидели у корней высоченной оливы, которая прямо перед храмом Афины давала посетителям благодатную тень. Здесь расположились несколько человек и, сидя на траве, закусывали сандвичами. Две женщины — вернее, женщина и девушка — не ели, но кого-то кормили. То, что я принял за корзину, оказалось клеткой изрядных размеров. Покрывающую ее ткань сняли, и та, что помоложе, открыв дверцу, с величайшей осторожностью запускала туда руку. Вытаскивая ее назад, она доставала то ли зернышко, то ли червяка, бог весть, из коробочки, которую держала вторая женщина. Я прищурился, пытаясь рассмотреть. Птица или грызун? Змея? Нет, не видно. Надо было подойти ближе. Я так и сделал и был уже метрах в трех от них, когда старшая меня заметила. Она повернулась к своей юной спутнице, та закрыла клетку и, сняв очки, как будто они ей мешали, уставилась на меня.

Она смотрела достаточно долго, чтобы я мог хорошо разглядеть ее глаза. Бледно-зеленые. И теперь, когда наконец всплыло это воспоминание, мне не надо задаваться вопросом, мерцали ли, да или нет, в этой бледной зелени золотые искорки. Потому что я уверен: эта девушка в Пестуме, с овальным лицом и огромными глазами, — та самая, что постучалась в мою дверь. Эта девушка — Нана.

Я покинул зону, залитую солнцем и смертью. В одной из лавочек, полных сувенирных кружек с надписью Ricordo di Paestum [44] На память о Пестуме ( ит. ). и изображением ныряльщика с торчащим пенисом, я купил для сына доспехи римского легионера. И еще шлем, щит и меч из пластмассы, все было сложено в сетку, и я закинул ее за плечо — ветеран побежденной армии, бредущий в ночи.

Когда я вернулся в пансион, было уже поздно. Я открыл бутылку пива и вышел на балкон. Мы провели здесь чудесные часы. Лука был прав. Я не должен портить воспоминания. На этом раю я поставлю крест. Только запишу адрес нашему сыну. Может быть, ему захочется когда-нибудь, позже, увидеть место, где его родители любили друг друга. Хотя… вправду ли кому-нибудь хочется посещать такие места? Над Капо-дель-Орсо собиралась гроза. Вскоре молнии вспороли небо, освещая море ослепительными вспышками. Природа была согласна.

В последний раз я лег на блестящую плитку, глядя в небо. Как это делали мы с ней прежде, когда я жил в ритме ее дыхания.