Джон Бойн - Незримые фурии сердца

Мать сглотнула, готовясь его отбрить, но промолчала – как-никак он предоставил ей кров.

– Отличная квартира, – сказал Шон, желая разрядить обстановку. – Очень уютная.

– И впрямь, – усмехнулся Смут.

«Как же мне заслужить его расположение?» – подумала мама, но ничего не пришло на ум.

– Боюсь, вышла ошибка, – наконец сказала она, глянув на односпальную кровать, видневшуюся за приоткрытой дверью в смежную комнату. – Втроем тут не разместиться. Мистер Смут занимает спальню, а тахта, как я понимаю, предназначалась Шону. Я не вправе лишать его места.

Шон молчал, уставившись в пол.

– Мы с тобой ляжем валетом, – Смут глянул на друга, багрового от смущения, – Китти устроится на тахте.

Возникла жуткая неловкость, рассказывала мама. Текли минуты, безмолвная троица стояла столбом.

– А что, никто не проголодался? – наконец спросила мама, радостно ухватившись за мысль, маячившую на задворках сознания. – Пожалуй, с моими капиталами я осилю ужин на троих, дабы выразить свою благодарность.

Две недели спустя, в день, когда весть о самоубийстве Адольфа Гитлера достигла Дублина, мать вошла в дешевый ювелирный магазин на Коппингер-роу и купила золотое обручальное кольцо, простенькое, с крохотным камушком. Она так и не съехала с квартиры на Четэм-стрит, однако достигла некоторого взаимопонимания с Джеком Смутом, который не то чтобы смирился с ее присутствием, но как будто его не замечал. Стараясь быть полезной, мать прибиралась в квартире и на свои небольшие сбережения покупала еду, чтобы накормить вернувшихся с работы парней. Шон тоже получил место в пивоварне, однако был им не особенно доволен.

– Полдня туда-сюда таскаю мешки с хмелем, – поведал он однажды вечером, отмокая в ванне.

Спиной к нему, мама сидела на кровати в соседней комнате, оставив дверь приоткрытой, чтоб можно было разговаривать. Комната казалась ей странной. Абсолютно голые стены, только крест святой Бригитты и фотография папы Пия XII, к которой присоседился снимок, сделанный в день приезда. Фотограф оказался никудышный: Шон, правда, улыбался, но Смут глядел зверем, а мама вообще не полностью вошла в кадр и раздраженно смотрела на Джека, ее отпихнувшего. В единственном комоде вперемешку лежала одежда обоих парней, словно их не заботило, кто чью вещь наденет. Кровать была узкой даже для одного, не говоря уж о том, чтобы спать в ней валетом. Неудивительно, думала мама, что по ночам из спальни доносятся странные звуки. Наверное, бедняги мучительно пытались уснуть.

– Плечи в синяках, спина стерта, а голова просто раскалывается от тамошних запахов, – сказал Шон. – Надо поскорее искать другую работу, долго я так не выдержу.

– Но Джеку там, похоже, нравится.

– Значит, он крепче меня.

– А чем бы ты хотел заняться?

Шон надолго замолчал, слышался только плеск воды. Вот интересно, не хотелось ли матери украдкой глянуть на голого молодого парня или бесстыдно подойти к нему и предложить искупаться вместе? Ведь он был с ней ласков и чертовски хорош собой – так, по крайней мере, она говорила. Поди удержись от подобных фантазий.

– Не знаю, – наконец ответил Шон.

– А мне показалось, что знаешь.

– Да есть одна мыслишка. – Шон как будто смутился. – Вот только не уверен, гожусь ли я для этого.

– Ну так скажи.

– Смеяться не будешь?

– Поглядим. Вообще-то я смешливая.

– Есть всякие газеты, – помолчав, сказал Шон, – ну, там, «Айриш таймс» или «Айриш пресс». Мне кажется, я мог бы для них что-нибудь писать.

– Что – что-нибудь?

– Ну, скажем, новости. Дома я немного пописывал. Рассказы там и прочее. Накропал пару стишков. Дрянных, но тем не менее. Думаю, я бы набил руку, если б мне дали шанс.

– В смысле, стать журналистом?

– Ну да, наверное. Глупо, да?

– Что ж тут глупого? Кто-то должен этим заниматься, правда?

– Джеку идея не нравится.

– Ну и что? Он тебе не жена, верно? Ты сам принимаешь решения.

– Я не уверен, что меня возьмут. Но Джек тоже не хочет вечно оставаться в пивоварне. Он мечтает о собственном пабе.

– Вот чего не хватает Дублину. Еще одного паба.

– Не здесь. В Амстердаме.

– Где? – изумилась мама. – Чего вдруг его туда понесло?

– Наверное, сказываются голландские корни. Он там никогда не был, но слышал много хорошего об этом городе.

– Что именно?

– Там все иначе, нежели в Ирландии.

– Тоже мне новость! Ну каналы и всякое такое, да?

– Не только это.

Шон надолго смолк, и мама встревожилась – может, он там уснул и захлебнулся?

– У меня тоже есть кое-какие новости, – сказала она, надеясь, что Шон откликнется. А то, хочешь не хочешь, придется на него взглянуть.

– Ну выкладывай.

– Завтра утром иду на собеседование.

– Да что ты?

– Вот так вот.

Шон опять заплескался, намыливаясь крохотным брусочком мыла, который давеча мать удачно отхватила на развале и презентовала Смуту – в знак благодарности за постой и как намек, что ему пора помыться.

– Молодчина! А что за работа?

– В парламенте.

– Где?

– В парламенте. На Килдар-стрит. Там, знаешь, такое здание…

– Я знаю, что такое парламент, – рассмеялся Шон. – Просто я удивлен, вот и все. А что за работа? Ты станешь депутатом? Или впервые наш премьер-министр будет женского пола?

– Там нужна официантка в буфет. В одиннадцать я встречаюсь с миссис Хеннесси, которая решит, гожусь ли я им.

– Что ж, новость хорошая. Как думаешь, ты…

В скважине скрежетнул ключ, открывший дверь лишь со второй попытки, затем послышались шаги; чтобы Смут ее не заметил, мать отсела чуть глубже в комнату, уставившись на трещину в стене, похожую на русло реки Шаннон.

– Вот ты где. – Голос Смута прозвучал удивительно мягко. – Приятно, когда тебя встречают в этаком виде.

– Джек! – оборвал друга Шон, тон его был непривычно резок. – Здесь Кэтрин.

Мать развернулась к двери, и взгляд ее, рассказывала она, заметался с мускулистого безволосого торса Шона под мыльной водой на физиономию Смута, с каждой секундой все больше мрачневшую. Не вполне понимая, в чем напортачила, мать снова отвернулась, пряча свое пылающее лицо.

– Привет, Джек, – весело сказала она.

– Здорово, Китти.

– Отмаялся на каторге?

Смут не ответил, в комнате повисло молчание, и маму прямо подмывало обернуться и узнать, что там происходит. Никто не произнес ни слова, но было полное впечатление, что приятели разговаривают взглядами. Наконец раздался голос Шона:

– Кэтрин сказала, что завтра у нее собеседование. Речь о работе в парламентском буфете, представляешь?

– Я могу представить ее где угодно, – сказал Смут. – Всё так, Китти? Ты вступаешь в ряды работниц? Зуб даю, твоим следующим шагом станет объединение Ирландии.