Эка Курниаван - Красота – это горе

– Этот город призраками так и кишит. – Чтобы успокоиться, глотнул он холодного лимонада и продолжал: – Не вижу на фотографиях никого похожего на Ma Гедика.

“Я и сама его никогда не видела”, – отвечала Розина.

До рождения Красоты они вдвоем, Розина и Деви Аю, любили сидеть в кухне, на скамейке у очага, и делиться историями. Однажды Деви Аю рассказала о Ma Гедике. Она женила его на себе, потому что любила без памяти. Никого в жизни так не любила, как этого старика. “Хоть и ясно было, что любовь моя безответна. Он меня и вовсе ведьмой считал, – смеялась Деви Аю. Она его полюбила еще до того, как увидела, – потому что его любила бабушка, мать ее матери. – Несчастные влюбленные, Ma Гедик и бабушка моя, Ma Иянг. Их любовь растоптали, как растоптали их жизни, и всему виной ненасытная жадность и похоть голландца, – продолжала Деви Аю. – И что всего печальней, этот жадный и похотливый голландец был мой родной дед”. Деви Аю любила Ma Гедика с тех пор, как узнала эту историю – то ли от слуг, то ли от соседей. Клялась наложить на себя руки, если не станет его женой, и велела его похитить, и вышла за него замуж против его воли, но первой брачной ночи так и не случилось. “Он забрался на вершину скалы и бросился вниз”. С тех пор его призрак следовал за нею всюду.

Историю Ma Иянг и Ma Гедика Стаммлеры, конечно, знали, не знали только, что тот самый Ma Гедик был мужем Деви Аю.

“Так и жила Деви Аю бок о бок с его призраком до пятидесяти двух лет”, – написала Розина.

– Но почему она стала проституткой? – спросила Ану.

Розина рассказала, что случилось с Деви Аю во время войны и как та однажды призналась, что после войны осталась в публичном доме, чтобы расплатиться с мамашей Калонг, а еще для того, чтобы других влюбленных уберечь от участи Ma Иянг и Ma Гедика. “Если мужчина ходит в бордель, он не станет брать наложницу, – объясняла Деви Аю. – А тот, кто берет наложницу, наверняка разбивает сердце ее любимому. И гибнет любовь, рушатся жизни. Если же мужчина идет к проститутке, то обижает только жену – а она и так замужем, да и мужу наверняка насолила, иначе он не ходил бы в притон”.

“Вот она и стала проституткой, – написала Розина. – Я как будто биографию хозяйкину пишу”. – Она усмехнулась.

– Как могла наша дочь мыслить так извращенно? – спросила у мужа Ану.

– Не суди девочку строго, – нахмурился Генри. – Мы с тобой тоже хороши, брат женился на сестре – не забывай.

Никто и не забыл, даже Розина, знавшая их историю лишь со слов Деви Аю.

И вновь явился призрак – на сей раз опрокинул стол с бокалами лимонада.

Никого, однако, призраки не изводили так, как Шоданхо. Много лет после резни мучился он бессонницей, а когда все-таки удавалось забыться, блуждал сомнамбулой. Призраки коммунистов осаждали его всюду, даже за карточным столом мешали, и он проигрывал партию за партией. Их выходки сводили его с ума: то одежду наизнанку наденет, то выйдет из дома в исподнем, то свой дом перепутает с чужим. То вместо жены начнет ласкать унитаз. Вода в ванне обращалась в лужу липкой крови, а заодно и вся вода в доме, даже в чайнике и в термосе, густела и краснела.

Все в городе чуяли призраков и боялись, но больше всех мучился Шоданхо.

Призраки маячили за окном его спальни – из простреленных лбов сочилась кровь, с губ срывались стоны, будто они пытались что-то сказать, но утратили дар речи. Шоданхо кричал, сжимался в комок, бледнел, а на шум прибегала Аламанда и пыталась его успокоить.

– Подумаешь, призрак коммуниста, – говорила Аламанда, но тревогу Шоданхо было не унять, и она отгоняла призраков.

Иногда они не хотели исчезать, а все стонали, будто просили о чем-то, и Аламанда выносила им еду и питье, и они пили жадно, словно перешли пустыню, а на еду набрасывались как после трехгодичного поста, а потом испарялись, и Шоданхо приходил в себя.

Вначале он почти не боялся. Если появлялся призрак коммуниста и беззвучно шептал строки “Интернационала”, Шоданхо просто-напросто хватал револьвер и пускал в него пулю. Сначала призраки исчезали с одного выстрела, но вскоре сделались неуязвимы. И столько призраков перестрелял Шоданхо во всех уголках города, что пули их уже не брали. Призраки не исчезали, пули оставляли в них дыры, и из ран хлестала кровь. Призраки маячили вплотную, надвигались на Шоданхо, и тот спасался бегством – тогда-то и стал он бояться всерьез.

В своих терзаниях Шоданхо мог показаться безумным, однако галлюцинациями он не страдал. Другие видели то же, что и он, боялись того же, что и он. Он лишь боялся сильнее других – особенно в сравнении с женой, которая со временем привыкла к призракам и считала, что тем рано или поздно надоест им докучать.

Спору нет, Шоданхо на своем веку немало убил коммунистов, вот и не удивлялся, что те ему мстят. Он постоянно держался настороже, но даже если призраки долго не появлялись, неотступный страх изменил его.

Но страшнее, что и его десятилетняя дочь тоже мучилась. Ай, или Нурул Айни, постоянно жаловалась, что в горле у нее застряла косточка полинезийской сливы. Она бегала за отцом, просила вытащить косточку. Это все проделки духов, отвечал Шоданхо, и Ай верила. Но ее мать понимала, что девочке всего лишь нужно внимание отца, который замкнулся в себе, в своих страхах.

Вдобавок страх толкал Шоданхо на всяческие сумасбродства. Однажды он увидел, как сумасшедший бродяга бьет собаку. Всем было известно, что собак Шоданхо любит, держит их дома, а во время партизанской войны разводил аджаков. Увидев, как бродяга бьет пса, рассвирепел он, отколотил его до потери сознания и бросил в тюрьму. Все были возмущены: подумаешь, собаку ударил – а угодил за решетку, без суда и следствия. Аламанда и та растерянно спросила мужа:

– В чем же дело?

– В беднягу вселился дух коммуниста.

В другой раз подгулявший рыбак среди ночи горланил песни и всех перебудил, в том числе и Шоданхо, когда тот наконец задремал после душной бессонницы. Шоданхо выскочил из дома с пистолетом, прострелил пьяному ногу, поволок его в кутузку.

– Ты рехнулся! – возмутилась Аламанда. – Подумаешь, выпил человек – а ты его сразу в тюрьму!

– Им овладел дух коммуниста.

Снова и снова, чуть что не по нем, всех называл он бесноватыми. И куда девался прежний невозмутимый Шоданхо, любитель помедитировать?

Наконец, в 1976-м, Аламанда повезла мужа в Джакарту – лечебницы для душевнобольных в Халимунде тогда еще не было – и вернулась через неделю, вверив мужа заботам сиделок, – у нее же как-никак ребенок на руках.

Шоданхо исчез на время из Халимунды. Призраки никуда не делись, но больше не показывали свои изувеченные тела, не стенали на всех углах. Шоданхо, всех неугодных считавший одержимыми, безнаказанно пытавший людей и бросавший в тюрьму, с некоторых пор стал для горожан страшнее призраков, и без него все вздохнули спокойно.