Артур Аристакисян - Вырезанный живот. Мгновенный человек

В последнее время все чаще стал выходить в город; хожу, смотрю на людей. Столько молодежи сейчас на улицах — раньше такого количества молодежи не было. Они великолепно себя чувствуют, все учатся в высших учебных заведениях, знают по два-три иностранных языка. Они ебутся с тринадцати лет. Но они не проявляют интереса к тому, откуда берутся дети. Их это не интересует: откуда они сами берутся. Им не интересно, как они устроены. Они знают, как устроен компьютер, как устроена их легковая машина. Но как их руки устроены, откуда они растут, кисти, пальцы, как все это дело крепится: мышцы, жилы, кости — им недосуг. Им совершенно все равно, что происходит, когда они сгибают пальцы, разгибают пальцы, сгибают руку, разгибают руку. В конце концов, это не их тело. Они сами себе не принадлежат. Им не стыдно, что эти вопросы их не интересуют. Вот ты, девушка, или ты, парень, какие мышцы у тебя работают, когда ты поднимаешь руку, ногу, встаешь, садишься. Тебя не интересуешь ты сам. Тебя интересуют предметы красоты, техники, комфорта, которые ты покупаешь. Но что происходит с твоей рукой, когда ты передаешь продавцу свою кредитную карту за покупку? Что происходит, когда ты ходишь, встаешь, садишься, ложишься — тебя не волнует? В лучшем случае тебя интересуют абстрактные идеи, политика, религия. Но как же ты — ты сам?! Ты же должен интересоваться, как твой скелет устроен, как ты ходишь, шевелишь руками, ногами. Ты ничего этого не знаешь и даже не интересуешься, а потом удивляешься: откуда смерть берется. Я так думаю. Сами себя они не интересуют. Их интересует, какой надеть сверху костюм, в каком часу в каком клубе провести вечер с любимым человеком. Как они в последнее время говорят: «любимый человек», «люблю заниматься сексом с любимым человеком». Постой. Остановись. С каким любимым человеком? Подумай, как ты сама устроена, устроен. В тебе нет знаний о себе, как о человеке. Приобрети анатомический атлас, для художников хотя бы. В книжном магазине на Тверской стоит, триста рублей стоит. Возьми, изучи, подумай. Хотя бы на этом уровне поинтересуйся. Но всем на это плевать. Гитлер им не нравится!

Существование государственных флагов говорит о тотальной власти привидений. Разумеется. Пусть тогда занимаются привидениями и не лезут в человечество. Они пришли в расположение человечества, заняли в нем самые льготные места, но людьми не являются. Не то, что это оскорбление. Объективно — так. Как к людям к ним относиться бессмысленно. Это привидения, а не люди. Их нет, но они не сознают, что их нет.

Во мне нет знаний о себе, как о человеке.

Стульчики детские такие — видели? Все это оборудование говорит о том, что я уже сказал: что детские болезни являются транспортом. Стульчики детские видели с ремешками? Вот и я про то. При каждом перемещении, перелете, как хотите это называйте — у ребенка меняются родители. Любая детская болезнь — скарлатина, золотуха, коклюш — это вид транспорта, на котором ребенок переезжает от одних родителей к другим, меняет родителей. Переболел — поменял отца и мать. Когда я рассказал это своей матери, она решила, что я сошел с ума. Сделала такой вид. «Почему детская болезнь? — спросила она. — Почему это транспорт, на котором ребенок путешествует по родителям?» Я в очередной раз убедился, что появление в нашей больнице, в нашем отделении Медведева и Путина по дороге на Красную площадь, на выборы — было правдой. Той правдой, что глаза колет. Я расписался, что так и есть. Проголосовал.

Тут важно понять, что такое транспорт. Транспорт понимается, как откуда-куда. Но транспорт — это не откуда-куда. Транспорт есть неотъемлемая присущность. Примерно как у индийских богов. Переболел свинкой — переехал к новым родителям, переболел коклюшем, проснулся — у тебя новые родители. Но при той же фамилии, на том же месте при всех внешних характеристиках. Социологически так. Государство для этого существует, люди голосовать ходят, чтобы фамилия оставалась прежней, роспись оставалась прежней, все оставалось по-старому, но родители менялись. Сколько детских болезней — столько и родителей. Свинка — одни родители; коклюш — вторые родители; краснуха — третьи родители, золотуха — четвертые родители. У каждой детской болезни свои родители. Как у каждой маленькой девочки — фамилия ее мужчины: отца. Другие детские болезни — другие родители. Так, пока детские болезни не кончатся.

Родился на земле — тут как тут родители. Умер — другие родители. Смерть — тоже детская болезнь. Это потом, как привидение на государственном флаге, она окажется в графе о временной прописке в паспорте.

Выглядят родители тоже по-разному. Разные детские болезни — разные сущности. Разные сущности — разные родители. Только мы этого не видим. Потому что все проходит по документам, по метрикам, по паспортам, по канцелярии, все скреплено росписями, в том числе детскими, детской психической кровью из пальчика. Почему-то именно в день выборов у меня взяли анализ крови. Они вдруг увидели, что мой анализ крови отсутствует в компьютере, вирус у них новый завелся.

Но даже по внешнему виду — это уже другие сущности, другие родители. Удостовериться в этом трудно, потому что все держится на росписях, на закорючках, крючочках, на власти канцелярии. Как это влияет — спросите вы? А как на вас влияет ваша роспись на векселе ростовщика, на бумагах банкира. Подписал — все. На контракте с дьяволом ваша роспись влияет на вас или нет? Как вы думаете? Разные родители расписываются. Свинка — одна роспись, коклюш — уже другая роспись, золотуха — третья роспись, краснуха — четвертая. Разные родители разные крючки ставят. А еще говорят: мы — разумные человечества. Привидения! Нельзя на них обращать внимание. Никакую силу они собой не представляют.

Когда эти бабы в белых халатах набросилось на меня, я целовал росписи матерей, родивших выкидышей. Фамилия женщины — роспись, фамилия — роспись, фамилия — роспись. Миллионы женских росписей, миллионы женских рук. Руки женщин, вышедших из роддома с младенцами, руки женщин, отказавшихся от младенцев, и руки женщин, родивших младенцев мертвыми. Я жил и нахлебничал у пожилой акушерки этого медицинского учреждения: каждый день приходил в роддом пообедать. После обеда предавался запретной страсти: сидел в архиве и смотрел на росписи. Фамилии матерей повторяются. Лапикова, Крутова, Удальцова, Орлова, Огурцова, Брусникина… Росписи под мертвыми младенцами, росписи под живыми младенцами и росписи под оставленными младенцами не отличались. И на это хотелось смотреть. Но — отличались. И это хотелось видеть. И целовать.