Карлос Сафон - Тень ветра [litres]

Квартира на улице Сан-Антонио располагалась в надстройке на крыше дома. Я обнаружила еще одну дверь, с лестницы выходящую на плоскую крышу. Все крыши квартала образовывали галерею прилегающих друг к другу двориков, разделенных невысокими стенами, на которых соседи обычно сушили белье. Напротив я заметила здание, выходящее на улицу Хоакина Коста, откуда можно было подняться на крышу и, перебравшись через стену, незаметно попасть в дом на Сан-Антонио. Как-то я получила от управляющего письмо. Он сообщал, что соседи обратили внимание на странный шум, доносящийся по ночам из квартиры Фортуня. Я ответила от имени адвоката Рекехо, что кое-кто из служащих моей конторы временами заходит туда за документами и не стоит беспокоиться, даже если кто-то услышит странные звуки ночью. В конце я приписала несколько слов, содержащих намек на то, что для благородных людей, бухгалтеров и адвокатов тайные холостяцкие квартиры – это святое. Управляющий, проявив мужскую и профессиональную солидарность, ответил, что все в порядке и я могу не волноваться о таких мелочах.

В те годы роль адвоката Рекехо была моим единственным развлечением. Раз в месяц я приходила проведать отца на Кладбище Забытых Книг. Он никогда не интересовался моим мужем, которого не видел, а я никогда не предлагала их познакомить. В разговорах мы старались избегать этой темы, как опытные моряки обходят подводные камни, почти касаясь их поверхности. Иногда отец молча смотрел на меня, а потом спрашивал, что он может сделать, чтобы хоть как-то помочь мне. По субботам, на рассвете мы с Хулианом ходили к морю. Мы выходили на крышу, добирались до соседнего дома и уже оттуда спускались на улицу Хоакина Коста. Потом, по улочкам квартала Раваль, шли в порт. По пути нам почти никто не встречался. Вид Хулиана у всех вызывал страх, от него шарахались. Иногда мы гуляли по волнорезам. Хулиан любил сидеть на камнях, любуясь городом. Он мог проводить так по нескольку часов, не говоря ни слова. По вечерам мы ходили в кино, пробираясь в зал после начала сеанса. В темноте никто не обращал внимания на Хулиана. Так мы и жили, в темноте и безмолвии. Со временем я привыкла к такому существованию и даже начала верить, что мой план идеален. Несчастная, как я заблуждалась!

Наступил 1945-й, пепельный год. После гражданской войны прошло шесть лет, и, хотя шрамы ее еще не затянулись, никто открыто о тех временах не вспоминал. Теперь говорили о другой войне, заполнившей мир зловонным ароматом мертвой плоти и унижения, от которого он никогда не сможет избавиться. Для Испании то были годы нужды и лишений, полные странного спокойствия, обычно исходящего от немых и паралитиков, при взгляде на которых испытываешь жалость вперемешку с ужасом. После нескольких лет тщетных поисков переводческой работы я наконец устроилась корректором в издательство, владельцем которого был предприниматель новой формации по имени Педро Санмарти. Сеньор Санмарти основал предприятие на деньги своего тестя, которого тут же упрятал в приют на озере Баньолас и теперь дожидался, когда ему по почте пришлют свидетельство о смерти родственничка. Санмарти, обожавший заигрывать с молоденькими девочками, которые годились ему в дочери, причислял себя к новому, только что вошедшему в моду типу людей – тех, кто «создал себя сам». Он с чудовищным акцентом говорил на ломаном английском, утверждая, что это язык будущего, и завершая каждую фразу нарочито американским «о’кей?».

Свое издательство Санмарти окрестил диковинным именем «Эндимион», которое, по его словам, звучало очень по-христиански и вполне подходило для успешного коммерческого предприятия. Издательский дом «Эндимион» публиковал катехизисы, учебники хороших манер и серию нравоучительных романов, где главными действующими лицами были забавные монашки, героический персонал Красного Креста и счастливые государственные служащие, обладавшие тягой к апостольскому служению. Кроме того, мы издавали серию комиксов про американских солдат под названием «Команда доблести», ее буквально расхватывала молодежь, нуждавшаяся в героях, по которым сразу видно, что они едят мясо все семь дней в неделю. В издательстве я очень скоро подружилась с секретаршей сеньора Санмарти, овдовевшей во время войны Мерседес Пьетро. Я испытывала к ней огромную симпатию, и вскоре нам стало достаточно улыбки или взгляда, чтобы понять друг друга. Нас объединяло очень многое: мы обе плыли по течению жизни в окружении мужчин, которые либо мертвы, либо скрываются от всего мира. Она одна воспитывала семилетнего сына, больного мышечной дистрофией, и делала все, что могла, чтобы хоть как-то поставить его на ноги. Ей едва исполнилось тридцать два года, но жизнь уже провела по ее лицу глубокие борозды морщин. За все эти годы Мерседес была единственной, кому мне захотелось открыться, рассказав все о себе и своей жизни.

Как-то Мерседес обмолвилась, что сеньор Санмарти очень дружен с небезызвестным и в последнее время весьма уважаемым старшим инспектором полиции Франсиско Хавьером Фумеро. Оба они были представители той камарильи, которая пробилась неведомо откуда сквозь пепелище войны и теперь неудержимо расползалась по городу, словно серая паутина. Новое высшее общество. В один прекрасный день Фумеро появился в издательстве. Он зашел за своим другом Санмарти, так как накануне они договорились вместе пообедать. Я под каким-то предлогом спустилась вниз, в архив, и просидела там все время, пока они не ушли. Вернувшись на рабочее место, я поймала на себе понимающий взгляд Мерседес. С тех пор она всегда предупреждала меня, когда старший инспектор появлялся в нашей конторе, чтобы я успела спрятаться.

Не проходило и дня, чтобы Санмарти под каким-нибудь благовидным предлогом не приглашал меня на ужин, в кино или на спектакль. Я обычно отделывалась отговорками, что меня ждет дома муж, и интересовалась, не будет ли беспокоиться сеньора Санмарти, ведь время уже позднее. Супруге Педро Санмарти в семье отводилась исключительно декоративная роль. В списке увлечений своего мужа она занимала позицию гораздо ниже его любимого новенького «бугатти» – обязательного атрибута человека его положения – и, казалось, давно уже перестала быть украшением этого счастливого брачного союза. Особенно это стало заметно с тех пор, как состояние ее отца перешло в руки Санмарти. Мерседес сразу предупредила меня, в чем дело. Санмарти, человек не способный ни на чем долго сосредосточиться, был охоч до слабого пола и жаждал новых ощущений. При виде свежего женского личика он терял голову и на каждой новой сотруднице принимался оттачивать привычные приемы стареющего донжуана. На этот раз его жертвой оказалась я. Санмарти из кожи вон лез, чтобы завести со мной разговор, тема в данной ситуации значения не имела.