Карлос Сафон - Марина

Однажды Марина сказала мне, что мы помним только то, чего никогда не было.

Лишь спустя много лет я понял эти слова.

Но лучше я начну рассказывать с начала, которое в данном случае было концом.

В мае 1980 я исчез на неделю. На протяжении семи дней и семи ночей никто не знал, где я. Друзья, товарищи, преподаватели и даже полицейские бросились на поиски беглеца, которого некоторые считали погибшим или затерявшимся в приступе амнезии среди улочек с сомнительной репутацией.

Неделю спустя полицейский в штатском вроде бы узнал в одном из прохожих объявленного в розыск юношу; он подходил под описание внешности пропавшего. Предполагаемый беглец бродил по Французскому вокзалу как заблудшая душа в соборе, окруженном железной решеткой и завесой тумана. Полицейский подошел ко мне с видом героя детективного романа. Он спросил, я ли Оскар Драй — юноша, бесследно пропавший из интерната, в котором учился. Я кивнул. В стеклах его очков отражался свод вокзала.

Мы сели на скамью перрона. Полицейский спокойно зажег сигарету, но не подносил ее к губам.

Он сказал, что многие меня ждут и готовятся завалить вопросами, так что стоит придумать хорошие ответы. Я снова кивнул. Он внимательно посмотрел мне в глаза. «Оскар, иногда сказать правду — не лучший выход», — сказал он. Он протянул мне несколько монет и попросил позвонить моему преподавателю из интерната. Я так и сделал. Полицейский подождал, пока я закончу разговор. Потом он дал мне денег на такси и пожелал удачи. Я спросил, откуда он знал, что я не потеряюсь снова. Он пристально на меня посмотрел. «Теряются только те, кому есть, куда идти», — просто ответил он.

Он проводил меня до дороги и попрощался, так и не спросив, где я был, и пошел прочь по бульвару Колумба. За ним, словно преданный пес, следовал шлейф дыма от нетронутой сигареты.

В тот день призрак Гауди высекал в небе Барселоны облака невообразимой формы на фоне яркой бирюзы, от которой слепило глаза. Я взял такси до интерната, где меня скорее всего ожидала мучительная казнь.

На протяжении четырех недель школьные преподаватели и психологи терзали меня в попытках раскрыть мою тайну. Я их обманывал и рассказывал каждому то, что он хотел услышать или мог принять. Со временем им надоело изощряться в выдумках и все предпочли забыть этот эпизод. Я последовал их примеру, так никому и не рассказав, что произошло в действительности. Тогда я не знал, что океан времени рано или поздно выбрасывает на берег сознания воспоминания, которые мы в нем топим.

Пятнадцать лет спустя ко мне вернулось воспоминание о том дне. И я увидел юношу, который блуждает в тумане Французского вокзала. И имя Марины пронзило сознание как боль от свежей раны.

У каждого из нас на чердаке души под замком хранится секрет. Вот это мой.

В конце семидесятых Барселона была лабиринтом призрачных улиц и переулков, где стоило только переступить порог какого-нибудь подъезда или кафе, и вы возвращались в прошлое на тридцать, а то и сорок лет назад. Время и воспоминания, история и вымысел сливались в этом волшебном городе как акварели под дождем. Именно здесь улицы, которых больше нет, сказочные соборы и жилые здания стали декорациями к этой истории.

В то время я был пятнадцатилетним юношей, томившимся в стенах интерната, названного в честь одного святого, в конце шоссе Вайвидрера. Тогда район Саррья напоминал деревню, примостившуюся на берегу большого современного города. Мое учебное заведение располагалось в начале улицы, которая шла до проспекта Бонанова. Его монументальный фасад напоминал скорее замок, чем школу. Угловатое здание глинистого цвета пестрело в тумане башенками, арками и крышами.

Интернат был целой цитаделью с садами, фонтанами, прудами, двориками и даже сосновым бором. Вокруг располагались мрачные здания с бассейнами, над которыми клубился призрачный пар, спортивные залы, утопающие в тишине, и затемненные капища, где изображения святых улыбались в отблесках свечей. В интернате было четыре этажа, не считая двух подвальных, и затворнический чердак, где жили те немногие священники, которые тут еще преподавали. Комнаты учеников располагались в коридорах, похожих на пещеру, на четвертом этаже. Эти бесконечные галереи лежали в вечном полумраке, где часто слышалось обманчивое эхо.

День за днем я спал наяву в аудиториях этого огромного замка, томясь в ожидании свободы, которую нам даровали каждый день в двадцать минут шестого. В этот волшебный час солнце наряжало окна в жидкое золото, звенел звонок, возвещавший окончание занятий, и ученики получали почти три часа свободы перед ужином, проходившим в большой столовой. По мысли преподавателей, в это время воспитанники интерната должны были учиться и размышлять о духовности. Однако я не припомню, чтобы хоть один мой день в интернате был посвящен этим благородным занятиям.

Это был мой любимый момент дня. Проскользнув мимо привратника, я отправлялся исследовать город и возвращался назад точно к началу ужина, пробираясь в сгущающихся сумерках по старым улочкам и бульварам. Эти длительные прогулки приносили мне пьянящее чувство свободы. Мое воображение взмывало над крышами домов и устремлялось в небо. На несколько часов улицы Барселоны, интернат и моя мрачная комната на четвертом этаже переставали существовать. На несколько часов, имея всего несколько монет в кармане, я становился самым богатым человеком во вселенной.

Довольно часто мой маршрут пролегал через так называемую пустыню Саррьи — глухой лес, затерявшийся на бесхозной земле. Большая часть старинных заброшенных особняков дворянства, которое в свое время населяло северную часть проспекта Бонанова, сохранилась. Улицы вокруг интерната очерчивали границы этого района призраков. Стены, увитые плющом, закрывали доступ в дикие сады, где возвышались величественные дома. Эти дворцы пребывали в запустении, обрастая сорняками, и воспоминания витали в их воздухе, словно туман, который никак не рассеивался. Одни виллы лежали в руинах, другие давно были разграблены. В некоторых, конечно, до сих пор жили люди.

Как правило, это были забытые отпрыски разорившихся фамилий — люди, имена которых фигурировали на страницах «Вангардии» в те времена, когда трамваи еще были революционным изобретением. Заложники своего мертвого прошлого, они отказывались покинуть этот потерпевший крушение корабль. Пленники, томившиеся в свете канделябров. Порой, проходя быстрым шагом мимо ржавых решеток их домов, я чувствовал на себе их опасливые взгляды из-за опущенных занавесок.

Однажды вечером, в конце сентября 1979 года, я решил прогуляться по одной из этих сумрачных улиц с дворцами, за которыми уже давно не следили. После поворота я уперся в типичную для этого района железную ограду. За ней располагался сад, заброшенный не один десяток лет назад. Посреди сада возвышался силуэт двухэтажного особняка. Перед мрачным фасадом стоял фонтан со скульптурами, которые время нарядило в одежду из мха.