Бронислава Бродская - Графоман [СИ]

Став старше, он потом видел на других постепенно чернеющие синяки на скуле или брови, заплывший глаз и … Гриша спрашивал себя «а тебе жалко?», и сам себе честно отвечал «нет … такому-то поделом». Он с удовлетворением смотрел, как враг выплевывает выбитый зуб. Так тоже пару раз было, а у Гриши в кровь были содраны костяшки пальцев. Ему и самому доставалось. Он приходил домой в рваной одежде, измазанный грязью, с разбитым носом, с кровью на рубашке, и тогда мама ужасалась, первое время рвалась идти разбираться с родителями обидчиков, и потом ругала самого Гришу, кричала, что «ей за него стыдно», «что он только и знает, что руки распускать», называла его «своим наказанием». Отец в таких случаях всегда молчал. Грише хотелось бы его одобрения или хотя бы участия, но нет … отец никогда его за драки не хвалил, хотя и не ругал тоже. Постепенно стало понятно, что драки — это только его дело, родители, особенно мать, тут ни при чем. Ему не приходило в голову жаловаться или жалеть себя. Иногда, уже в средней школе его били сильно, однажды даже сломали запястье, но чем сильнее ему доставалось, тем злее он становился в следующий раз. В их классе были ребята, которые не дрались никогда, но Гриша не хотел принадлежать и их числу. И Валерка не хотел. Им обоим надо было драться. То ли у них в школе это был единственный способ подтвердить свой статус «альфа-самцов», то ли им самим было нужно дать выход избыточной дурной энергии, то ли они тогда сами себя проверяли на «вшивость».

Но тогда … Грише было лет девять. Наверное, не больше, он все еще был в начальной школе, но уже с пионерским галстуком. Галстук Гриша помнил. На второй большой перемене он зашел в туалет. Там были большие ребята, года на два старше. Они были из одного класса, а Гриша был «маленький». «Ой, нехорошо, что тут кроме них никого больше нет. Надо мне уходить и подняться в туалет на другой этаж» — что-то Грише уже подсказывало, что так просто он не уйдет. Ребята стояли, о чём-то переговариваясь. Потом кто-то сказал:

— Слушай, пацан, дай рубль.

Просил полноватый пятиклассник, рыжий с наглыми заплывшими маленькими глазками. Паренёк играл приблатненность, имени его Гриша не знал, знал только кличку: Васёк. То ли его правда Вася звали, то ли он был Васильев. Тон Васька был весьма миролюбив, хотя отказа не предполагал. Парни были уверены, что деньги он им сразу отдаст.

Обычно у Гриши не было с собой денег, тем более, что рубль считался большими деньгами. За завтраки мама платила заранее, а после школы он всегда шел домой. Родители ему в деньгах не отказывали, но Грише каждый раз надо было объяснить, на что он просит. Но однако, как раз сегодня рубль лежал у него в кармане. Была пятница и они с Валеркой собрались идти в кино «Дружба» на Песчаной площади. В голове мелькнуло: «дать им что-ли этот рубль … чтобы отстали … а что будет, если я не дам … почему это я должен им давать … а если не дам … будут бить … или не будут …» Грише тоскливо подумалось, что скорее всего будут … Старшеклассников, которые не допустили бы беспредела, в туалете не было. Валерка был дежурный и на перемену не вышел, мыл доску. Решение пришло само, неосознанно.

Гриша даже не успел подумать, почему он так себя повёл:

— Ничего я тебе не дам. Отвали.

Это было грубо, Гриша знал этикет. Он явно нарывался. Знал бы свое место. Кто он тогда был по сравнению с пятиклассниками? Козявка.

— Ну, как это ты не дашь? Ты не можешь мне не дать. Может у тебя денег, шкет, нет. Бывает … я вот сейчас сам у тебя в кармане посмотрю. Не найду, получишь щелбан и пойдешь … Тон Васька был фальшиво «отеческим», мнимо ласковым.

— Есть у меня деньги, но я не дам …

— Ага, есть, значит. Не дашь, значит … Пацаны, вы слышали? Он не даст. Он нам отказывает. Сопля, а ты хорошо подумал? Я спрашиваю, ты подумал? Я хочу по-хорошему, по-пацански. По-плохому я так и так у тебя все заберу. Слышь … всё. Ты понял, урод? Нельзя быть жадным. Я тебя научу быть добрым … Слышал? Пионер — хороший товарищ … а ты — плохой товарищ, и позоришь нашу дружину. Позоришь, морда?

«Так, ну всё. Я нарвался. Сейчас будут бить. Отпиздят … из-за кого-то рубля. Вот я дурак». Гриша может и взял бы свои слова обратно, но было уже поздно. Как учительница говорила «слово — не воробей», а папа говорил «поезд ушел». Он смог только обреченно повторить «отвали, не трогай меня …». Гриша вообще-то знал, что дело тут было ни в каком не в рубле. Дело было в принципе. Один раз уступишь без боя и всё … что «всё» тоже было ясно. Ты — никто, с тобой можно делать, что угодно. Что тут непонятного. «Надо бы дать ему в нос и … бежать». Гриша знал, что так надо было сделать, но он не смог. Пропустил момент. Сразу пришла в голову трусливая мысль, что все бесполезно: даже, если ему сейчас удасться вырваться за дверь, добежать до класса, все равно они будет его ждать после школы.

Васёк привлек Гришу к себе и толкнул его небольшое тело к приятелю. Гриша инертной массой не больно стукнулся о соседнего мальчика. Тот его толкнул к следующему. Вся группа пятиклассников, человек пять, перебрасывали его от одного к другому, пиная, как мячик. Гриша и сам такое много раз проделывал, заключая провинившегося в круг. Такая вот жестокая мужская игра: «пятый угол». Его мотало в маленьком кружке, как тряпку, он не мог ни затормозиться, ни выйти из круга, ни дать сдачи, тоже кого-нибудь толкнув. Ему не хватало массы.

— Ну, ты не передумал? Это мы тобой в баскетбол играли, а можем — в футбол. Хочешь … в футбол? Ты мячик, я — Пеле.

Васёк пихнул Гришу с такой силой, что он упал на грязный мокрый пол. Васёк рывком поднял его и полез в Гришины карманы. Гриша судорожно попытался этого не допустить, но его карманы были вывернуты, рубль Васёк достал. Больше он ничего не нашел, и был явно разочарован. До звонка оставалось еще минут десять. Васёк больно ударил Гришу в ухо. Ухо немедленно перестало слышать, гудело и начало распухать. Потом кто-то еще ударил его под дых. Гриша сложился пополам, ловя ртом воздух, и держась за живот. Васёк ударил его в лицо, попав по подбородку. Гриша снова упал и сразу инстинктивно поджал ноги к животу. Встать он даже не пытался, было бы только хуже. Они били его ногами, но не слишком сильно. Сейчас главной была не боль, а унижение: правая Гришина щека была прижата к кафельному полу уборной, как раз в лужу. Скорее всего это была просто вода, возможно натекшая из какой-нибудь трубы, но Грише казалось, что это вовсе никакая не вода, а моча. Маленький Гриша был уверен, что кто-нибудь, вроде Васька, специально нассал на пол. Ребята завелись, матерились, но это были ожидаемые знакомые слова. Среди матерных слов Гриша слышал еще и другие, которые ему раньше никто не говорил … хотя Гриша прекрасно знал, что они означают: «давай, парни, бей этого жидяру … как там тебя, кацман … он абраша кацман … так … убил бы жидоёба …»