Бронислава Бродская - Графоман [СИ]

Когда внезапно по радио стали транслировать симфоническую музыку, а по телевизору по всем каналам показывали только балет «Лебединое озеро», Гриша с Маней, как и все остальные поняли, что дело «дрянь», происходит что-то паршивое. А потом Обращение ГКЧП, Постановление ГКЧП, зловещая риторика: … предотвращение национальной катастрофы … глубокий всенародный кризис … межнациональная гражданская катастрофа и хаос, которые угрожают … Гриша испугался, десять раз на дню звонил в панике Валере, который уже совершенно настроился на отъезд в Америку, а тут вдруг … структуры власти расформировать, деятельность партий и общественных организаций приостановить, ввести цензуру и запрет на демонстрации и забастовки. Они тогда в первый и второй день буквально волосы на себе рвали, а потом все начало сходить на «нет».

Гриша с Валерой пошли на Манежную площадь еще 19-го, и уже оттуда практически не уходили. Маня висла на Гришиной руке, кричала «не пущу», звонила мать, но они с Валерой все равно пошли, взяв поесть и бутылку водки. В центре города везде стояли танки и БТР. Обстановка накалялась и заводила толпу. Гриша с Валерой полезли на танк, пытаясь заблокировать его проход к Белому дому. Экипажи выбирались на башни, растерянных танкистов стаскивали с машины, те и сами ничего не понимали, только тихо матерились. Гриша ненадолго съездил домой, оставив Валеру у парапета на набережной. Когда он вернулся, найти друга было нелегко. Было уже темно, площадь зияла ямами и рытвинами, люди выламывали камни и строили баррикады, было видно несколько перевернутых троллейбусов. В толпе преобладали молодые мужчины, в основном интеллигентного вида, были и женщины, они держали самодельные плакаты, другие, снующие в толпе тетки, раздавали еду. То здесь то там жгли костры. В густой толпе царила возбужденная эйфорическая атмосфера.

Грише с Валерой было страшно, люди говорили о готовящейся к штурму «альфе». Но вместе с тем на площади толпой овладевало агрессивное веселье, злой завод, бесшабашность. Никто даже не собирался домой. Да и как было пропустить такое шоу, на крыльцо вышел Ростропович, Ельцин выступал. Ребята тогда не знали, что операция «альфы» назначена на три часа ночи 21 августа. Народ на площадь прибывал и операцию отменили. Через несколько часов в туннеле на пересечении Садового Кольца с Новым Арбатом погибли трое ребят.

Гриша помнил свое тогдашнее состояние: победа! И зачем только Валера уезжает? А он ни за что не поедет … они живут в такое интересное время. Домой ехать не хотелось, они оба были слишком возбуждены. Гриша позвонил из автомата Мане, было раннее утро, но она не спала, просила его ехать домой, метро уже открылось, но Гриша, успокоив ее, сказав, что приедет попозже. Они отправились с Валерой «к одним друзьям». Что-то ели, смеялись, пересказывали ночные события, слушали Эхо Москвы, много пили. Гриша даже не заметил, как все разошлись, а они с Валерой остались в большой чужой квартире с двумя девушками, которые тоже, оказывается, были у Белого дома. Как Гриша тогда одну из подруг трахал на разложенном в гостиной диване! Он вкладывал в привычные несложные движения весь свой страх, смятение, упрямство, чувство солидарности с людьми, веселую истерику. Он брал эту девчонку раз за разом, не утомляясь и не пресыщаясь. «Маленькие смерти» были неудержимы и пьянящи, да и что удивляться: Гриша праздновал их победу, вздымаясь над телом незнакомой девчонки, которую он больше никогда не видел, но воспоминание о которой вписалось в общий сумбурной и неистовый водоворот тех событий, с которых пошел обратный отсчет их с Валерой иммиграции.

Валера засобирался покинуть страну еще пару лет назад. В 89 году у него была на носу защита, он волновался, весь во власти тревог и амбиций. Роман с Таней-парашютом драматично закончился, Валера мучился, а тут ему стало известно, что профессор Ветлицкий, его научный руководитель, сразу после защиты едет работать в Принстон, приглашенным профессором. Удивляться не приходилось, вес Ветлицкого в международном научном сообществе был велик, он вырос в профессорской семье и поэтому свободно говорил по-английски. Читал, писал … это-то понятно, с устной практикой у Ветлицкого было не так блестяще, но терпимо. Один из немногих советских ученых, он публиковался в иностранных журналах, и всячески поддерживаемый Академией наук, часто выезжал за границу. Люди знали не только его работы, но и его лично.

Началась перестройка и Ветлицкий собрался, пока на год. Валера, правда, был уверен, что профессор не вернется. Валера с успехом защитился, Ветлицкий уехал, устроился на новом месте и быстро стал в Принстоне старшим научным сотрудником, как в Америке говорили «senior scientist». Валерой мэтр дорожил, и спустя два года пригласил его в Принстон, в постдокторантуру. Валера к тому времени работал в ФИАНе, колебался, но потом решил ехать. Гриша, хоть и не слишком одобрял Валерин проект, заранее знал, что друг поедет: шанс, данный судьбой, они упускать не привыкли.

Суета, Валера американцам ответа не дал, досада от разрыва с Танькой-парашютом не прошла, много компаний, которые Гриша в те времена почти не посещает, ненужные пьянки, командировки, новые приятели … и тогда это случилось … той единственный эпизод их с Валерой жизни, который Гриша не разрешал себе вспоминать, усилием воли переключая свое сознание на другое. Воспоминание почти забылось, слишком травматичное, оно просто выместилось из памяти, иногда Гриша казалось, что полностью, но … увы … это в их жизни было, что тут изменишь?

Гриша сидел за компьютером, занимаясь рутинным, малоприятным делом: писал тест по грамматике для студентов. Позвонил Валера, он ему рассказал, что у Аллки все хорошо, Валера шумно радовался, потом Гриша с подтекстом спросил его «как дела?», имея в виду недавнюю грустную поездку в Японию. Валера в ответ буркнул «нормально», явно не желая ничего обсуждать. Да и что тут можно было обсуждать? Гриша уже распрощался и хотел вешать трубку, но Валера вдруг спросил его о Мане. «А Маруська как? Нормально?» — что это за отдельный интерес? Гриша знал, что никакого отдельного интереса у Валеры нет, но помимо его воли предательские воспоминания разом нахлынули на него. В голове появилась «картинка», которую Гриша на этом раз почему-то не смог прогнать.

Зимнее утро, очень холодно. Гриша очень рано встал и поехал в Шереметьево, чтобы улететь в Гренобль по линии КМО. Не такая уж важная поездка: молодые московские врачи ехали на ассамблею Всемирной Федерации работников здравоохранения «Врачи мира за предотвращение ядерной войны». Ничего особенного, обычная пафосная говорильня. Гриша знал, что в таких случаях ему придется не слишком напрягаться при переводе, поездка его радовала, почему бы не погулять по Греноблю? Он знал высшее руководство КМО, знал, как там все устроено и четко понял, что никакой карьеры ему у комсомольцев не светит. Скорее всего стоило полностью уходить в академию, где ему, мужчине, что-то могло светить. Он уже собственно и работал в Академии Педнаук, в лаборатории «Общих проблем воспитания» … была у него и тема диссертации. Что же теперь, прощай поездки … прогулки по Греноблю могли стать его прощанием с «заграницей». Валера, кстати, все время уговаривал его прекратить всякое сотрудничество с советским кагебешным КМО, даже издевательски пел «… не расстанусь с комсомолом … буду вечно молодым …» Гриша чувствовал, что друг прав, не стоит играть с коммунистической молодежью ни в какие игры, тем более, что перестройка началась, и он надеялся, что все переменится к лучшему, хотя … Валере легко было брезгливо относиться к Гришиному, как он говорил, «комсомолизму». Валера-то был талантливым, перспективным физиком, а у Гриши был только французский, английский и гуманитарная эрудиция, замешанная на начитанности. Что из этого можно было сделать? Впрочем, профессиональным «педагогом» ему тоже быть не слишком хотелось.