Бронислава Бродская - Биарриц-сюита [СИ]

В одном или двух клубах был стриптиз, и Женя смотрела на извивающихся полуобнаженных стриптизерш, на которых глазели, разгоряченные спиртным, парни. Ей было противно. Вот каких им всем было надо, вот что их привлекало в девушках, вот к чему надо было стремиться, вот как выглядеть! Она невольно ставила себя на место «артисток», и… не выдерживала сравнения. Понятное дело, что все эти «телки» были из провинции, не обладали и сотой доли Жениних статей, но… у них было красивое, гибкое тело. Женя знала, что у нее нет такого зазывного тела, на нее не оглядывались. Она презирала стриптизерш за выпуклые, ярко-накрашенные губы, торчащую грудь, умело забранную в узкий лиф, чулки в сеточку, высоченные каблуки. Она и ходить-то на таких не умела, а когда пыталась выглядеть «секси», то чувствовала себя не в своей тарелке, играющей не на своем поле, и по-этому обреченная на поражение. В клубах выставлялось напоказ «мясо», молодые мужчины были, как на рынке: выбирали «товар», за этим сюда и приходили. Впрочем, девушки тоже зорко оценивали мужчин, и не только на уровне «мяса»: мышцы, рост, ширина плеч… Девушки безошибочно угадывали количество денег в мужских кошельках, щупали глазами их одежду и обувь. Если им казалось, что «мен крутой», то «мясо» становилось второстепенным.

В какой-то момент под утро, уставшая, невыспавшаяся, раздраженная, Женя отдала себе отчет в том, что «нет, она не может отнести себя к этой московской молодежной тусовке, ей тут плохо и скучно», а самое главное, ее подсознательное желание познакомиться в клубе с приятным парнем, никогда не реализуется. Не подходили к ней парни, а те, которые подходили, не выдерживали никакой критики. Наутро, когда она выходила к родителям после «тусовки», они смотрели на нее понимающими взглядами, даже с какой-то надеждой, особенно папа. Женя рассказывала родителям о клубе, все в ее рассказах было «круто, классно, зашибенно, прикольно, суперски», но… поскольку она через какое-то время перестала интересоваться дискотеками, родители, скорее всего, сделали соответствующие выводы. Вульгарное, потное, животное веселье было не для Жени, и современная «ярмарка тщеславия» ее раздражала своей тупостью. Столько выпить, чтобы действительно стать «тупой овцой» она не могла, а прикидываться оказалось невмоготу.

Года два назад у Жени появилась своя собственная постоянная компании, и она перестала ходить с девочками в клубы, чтобы с кем-нибудь познакомиться и постараться слиться с «толпой». С «толпой» слиться все равно не получилось, у Жени достало мужества себе в этом признаться. Она умела говорить на их языке SMS, тоже писала «ваще, че, есстено или щас», но она знала, как на самом деле надо было писать, а большинство завсегдатаев клубов — не знали.

У Жени появился приятель, молодой режиссер, который ставил моноспектакли в молодежных маленьких театрах. Публики на них приходило немного, но парня знали. Женя познакомилась с ним после спектакля, за кулисами, куда она зашла, чтобы поговорить с молодым светилом и написать для Афиши обзор спектакля. Оказалось, что практически по всем вопросам они думают одинаково, любят одни и те же вещи, говорят на одном языке и прочее… Режиссер был худым, каким-то безвозрастным юношей в роговых очках, с темными прямыми волосами собранными в короткий хвост. Он носил растянутый свитер, джинсы и кеды, а на голове черную неснимаемую бейсболку. Женя с ним подружилась, именно подружилась, ничего большего. Они стали ходить по друзьям, которые жили в маленьких запущенных квартирах. Там были фотографы, звукооператоры, сетевые авторы, малоизвестные журналисты, художники-графики, просто художники, молодые театральные актеры, которых никто не снимал в сериалах, и они говорили, что сериалы — это «продать душу дьяволу, и что дело не в деньгах, а сниматься в таком фуфле — западло». Женя подпала под очарование их кружка, разговоров, неспешного распития сухого вина под орешки или чипсы. Никто не стоял на кухне и не жарил картошки или котлет, у них там и водки никто не пил. С одним парнем, археологом, аспирантом МГУ, они пожили все вместе в Крыму на раскопках какого-то кургана. Там среди них был молодой священник, еще не рукоположенный, выпускник философского факультета университета, разрывающийся между служением и своей светской тусовкой.

Женины друзья были людьми интересными, разными: непритязательными и простыми, честолюбивыми и снобами, мрачными и остроумными — той самой либеральной молодой московской интеллигенцией, с высокими и разнообразными культурными запросами, отгораживающейся от гламурных светских тусовок, но плохо сознавая, что у них тоже была «тусовка», хоть и другая, но со своим культурным кодом, со своими правилами. Женя перестала ездить на каникулы с родителями, она теперь всюду ездила с компанией. Ей было с ними хорошо, ее любили, считали «своей». Все бы хорошо, но… вечно это «но»! Компания была достаточно молодой, но разновозрастной: там были и двадцатилетние и сорокалетние. Мальчишки были все какие-то инфантильные, без денег, без светских умений в общении с женщинами. Мужики, как правило разведенные, опустошенные, не готовые ни к каким отношениям, кроме самых примитивных, и ни к чему не обязывающих. В этом кругу люди вообще боялись мало мальской ответственности, подводя под свой отказ от обязательств философскую базу, проповедуя теорию «childlessness». У многих, впрочем, дети были, и была вечная проблема безденежья и алиментов. Кроме того, по странной закономерности, ребята были в основном некрасивы: небольшого роста, пухленькие или, наоборот, слишком худые, в принципиально немодной одежде. Никто и не думал ходить в спортклубы: качалки были для плебеев. Все курили, марихуана была делом нормальным, особым богемным шиком, совершенно не предосудительным. С ними и через них с десятками других таких ребят Женя общалась в соцсетях, они шутили, ободряли друг друга, рассказывали истории, советовались, но никого из своей компании Женя не приглашала домой. Да, и кого, конкретно, она бы пригласила? Ребята и девчонки были «компанией», по-одиночке Женя их себе не представляла. Девочкам ей не хотелось говорить ни о чем, выходящем за рамки новостей о «третьих лицах» или об искусстве, а ребят она не могла представить своими «бойфрендами», хотя… за одним исключением.

Женя опять вспомнила о неприятной перепалке с подругой по-поводу Дениса. При одном упоминании этого имени она становилась невменяемой, не могла себя контролировать, воспоминания о нем были слишком болезненными. Денис оставался зияющей раной, которую Женя запрещала себе бередить.

Мальчишка проснулся и подруга привела сына к столу. Он был в пижаме, угрюмо сосал большой палец, и исподлобья смотрел на Женю. Подруга засуетилась с полдником. Женя заставила себя улыбнуться. «Привет! Как ты, брат?» — с деланным энтузиазмом спросила она. Ребенок молчал и продолжал сосать палец. «Боже, какой противный. Все эти слюни, растянутая пижама, пристальные глаза…» — дети Женю не умиляли. «Коленька, это тетя Женя. Помнишь ее?» Ребенок медленно подошел к Жене и прислонился к ее коленям. «Возьми его… я сейчас вернусь. Пойду одеваться. Через пять минут мама придет». Жене ничего не оставалось, как посадить мальчишку на колени. От него пахло мочой и какой-то молочной едой, то ли кашей, то ли кефиром. Волосенки у него были редкие и сквозь них просвечивала розовая кожа. Мальчик безучастно сидел, не пытаясь слезть. «Расскажи ему что-нибудь» — крикнула из комнаты подруга. «Неужели она не понимает, что мне ее ребенок в лом» — раздраженно подумала Женя. Громко зазвонил звонок, пришла бабушка, наконец то! Подруга, уже почти одетая, открыла дверь, мальчишка увидел бабушку и улыбнулся. Женщина раскрыла руки и ребенок сразу со всех ног к ней побежал. «Ой, вот и мои родители так бы играли с внуком» — Женя была, наверное, готова сделать им такое одолжение, но с этим не складывалось, совершенно. Она даже не могла представить себя с животом, рожающей, орущей… гадость, кровь, слизь! Ее даже передернуло от одной этой мысли.