Мария Воронова - У тебя есть я

Невидимая в своей непривлекательности, она впивается глазами в Костю, замирая от робкой надежды: а вдруг сегодня? Сейчас?

Но Костя в вестибюле выдал дежурную фразу про прекрасную Маргариту, а после ни разу на нее не взглянул.

Он был поглощен Оксаной, ловил последние минуты, когда она еще не принадлежит другому, и до последней секунды надеялся, что она передумает.

Перехватив его взгляд, тоскливый, молящий, но одновременно повелительный и отважный, Маргарита утонула в волне бессильной завистливой ненависти. Стоя в светлом зале с прихотливой лепниной среди праздничной толпы, она вдруг так страстно пожелала Оксане зла, что сама испугалась силы своего чувства.

А потом у молодых появился Петенька…

Вот почему она так плохо помнит свою диссертацию! Выкидывает из головы все, происходившее в те годы, лишь бы забыть, как в загсе проклинала счастливую новобрачную. Но разве могла она представить, что Бог пошлет им такое… «Могла, – перебила себя Маргарита, – все ты могла представить, потому что тебе невыносим был вид счастливой и красивой Оксаны, которая украла Костино сердце прямо у тебя из-под носа. И плевать тебе было, что выходит она не за него. Главное, выходит, а ты остаешься старой девой. И ты пожелала ей всего самого плохого, что только есть на свете. Этими самыми словами. Вот самое плохое и случилось. Просто удивительно, как столько лет удавалось об этом не помнить!»

Под утро близнецы угомонились и подарили Зиганшину и Фриде несколько безмятежно-сладких часов сна. Зиганшин разнежился и так не хотел вылезать из-под одеяла, что даже не вышел поздороваться с отчимом, хотя слышал сквозь дрему, как тот привез маму, попил чаю и быстро уехал, пока не припахали нянчиться с детьми.

Фрида принесла ему кофе в постель, он выпил залпом и снова задремал. Услышал в кроватке какое-то шевеление, сказал «цыц», и снова стало тихо. Зиганшин потянулся и подумал, что жизнь идет, ничто не длится вечно, и скоро близнецы станут спать как люди. Надо только потерпеть еще пару месяцев, и всё.

Только в одиннадцатом часу он наконец оделся и спустился в кухню, где мама с Фридой готовили обед.

– Спят? – спросила жена, быстро шинкуя лук.

– Угу. – Зиганшин заглянул в кастрюлю, не осталось ли каши.

Мама фыркнула:

– Кто рано встает, тому Бог дает.

– Ну Бог не дал, так ты накидай что-нибудь пожевать.

Фрида зажгла газ под сковородкой:

– Яичницу будешь?

Зиганшин кивнул.

– Митя, как покушаешь, отвезешь нас со Светочкой в райцентр? – спросила мама.

– С которой из?

– С маленькой. Я хочу отвести ее в салончик, девочке сделают чудную стрижечку…

Зиганшин нахмурился:

– Зачем?

– Ну, во-первых, это полезно.

– У нее и так прекрасные волосы.

– Так и представь, каково Фриде каждый день ее расчесывать! Это же целое дело! – воскликнула мама. – А со стрижечкой хлопот гораздо меньше, и девочка будет выглядеть очень стильно. Гораздо интереснее, чем сейчас.

– Она сама захотела?

– Ну да… – Уверенности в мамином голосе не было.

Зиганшин позвал Свету, и она вошла, робко остановившись на пороге.

Он опустился перед девочкой на корточки:

– Ты хочешь подстричься?

Глаза ребенка наполнились слезами, губы сжались, но Света мужественно кивнула.

– Точно хочешь?

Новый кивок.

– Не бойся, никто тебя не заставляет. Иди пока поиграй.

Зиганшин уселся за стол, но оттолкнул тарелку с яичницей, которую Фрида ему подала:

– Вы что творите, ведьмы?

– Митя…

– Сдурели, что ли, совсем? Ребенок все потерял, остался среди чужих людей, так вы его последнего лишить хотите! Контрольный выстрел!

– Да стрижка же хорошо…

– Дело не в том, что хорошо, мама, а в том, что она не хочет! Или ты сразу решила поставить точки над «i»? Чтобы девчонка понимала, что она тут никто и звать никак? А ты, Фрида, если неспособна смотреть за детьми, так бы и сказала! Никто нас не заставлял усыновлять этих детей, а раз уж взялась, так немножко и о них тоже думай, а не только о собственных удобствах! А если уж никак, то я сам буду ее расчесывать.

Он быстро оделся и вышел во двор убирать снег, пока в запальчивости не сказал что-нибудь еще.

Впрочем, злость его быстро прошла, оставив тупую саднящую досаду. Зиганшин тоскливо и вяло сердился на Фриду, которая оказалась совсем не такой доброй и душевной женщиной, как он считал. И, главное, за то, что дала ему это понять, и теперь уже никак невозможно сделать так, чтобы этого не было – и снова можно было бы думать о жене хорошо. «Как бы это развидеть, – думал он, гоняя снег широкой фанерной лопатой, – как бы не знать, что из лени она готова нанести ребенку психологическую травму».

Дети тоже вышли во двор. Старшая Света, как большая, стала катать коляску с близнецами, Юра занялся снежной крепостью, а маленькая Света остановилась на крыльце, пристально глядя на Зиганшина. Ему стало неловко под детским взглядом, который он никак не мог понять, и Зиганшин присел на корточки, протянул к ней руки, но девочка развернулась и убежала к Юре в крепость.

– Юра, поиграй со Светой, – крикнул он, – нормально поиграй!

Вышла заплаканная Фрида, но Зиганшин отвернулся. Зачем они взяли этих детей? Схватили, чтобы как паклей заткнуть ими дыру, через которую все утекало. Хотели спастись сами, а что девочка тоже нуждается в спасении, о том не думали.

Он понуро толкал лопату. Ах, если бы можно было вернуться в сегодняшнее утро, когда еще никто никого не хотел остричь…

Дорожки давно уже стали проходимы, а Зиганшин все убирал снег, пока не заломило пальцы от мороза.

Вернувшись в дом, он хмуро взглянул на нетронутую яичницу, которую Фрида оставила на столе, и заварил себе чаю, но пить не стал, просто сидел и грел ладони о теплые шершавые бока кружки.

– Митенька, – мягко сказала мама, входя, – ты только Фриду не ругай. Стрижка – это целиком и полностью мой проект. Твоя жена была не в курсе.

– Какая разница? Она должна была вперед меня вступиться.

– Ты не понимаешь… Новая стрижка, новый имидж, женщины это воспринимают совсем не так, как мужчины, даже если им всего пять лет.

Зиганшин постучал пальцем по лбу:

– Какой имидж? Ты видела, что ребенок чуть не рыдал?

– Ой, ладно, что ты заводишься? Ведь понимание, что я плохая мать, не стало для тебя сенсацией?

– Не стало.

– А бабушка вообще отстой, и об этом я тоже сразу вас предупредила. Митенька, мы бы поехали втроем, подстриглись бы, накупили ребенку кучу всяких бантиков и заколочек и всего, что бы она ни захотела. Я помню, как меня первый раз подстригли, и поверь, я очень счастлива была. Целый день носилась в экстазе, как легко голове.

– Твоей голове всегда легко.

– Стараюсь. В общем, ты не прав.