Евгений Рудашевский - Бессонница

– Нам там не рады, – Эшли улыбнулась.

– Что? – я не сразу понял, о чём речь, а когда понял, тоже улыбнулся.

И мы пошли во второй номер. И тоже занавесили окна. И слов не было. И всё было просто, как в песне Маккьюэна «Jean». И поначалу мне даже казалось, что я слышу эту мелодию, будто кто-то включил её в одном из соседних номеров.

Маккьюэн продолжал шептать про облака, к которым можно прикоснуться рукой, про зелёные листья и солнечные луга – так, будто ничего, кроме них, в этом мире не имело значения. И нам было хорошо. И мы были двумя лёгкими пёрышками, на одно краткое мгновение прижатыми друг к другу потоком тёплого ветра.

Утром повторилась вьюга. Спокойствие крохотной Вироквы с её пятью тысячами жителей, двумя тысячами домохозяйств и единственной нормальной дорогой разре́зали холодные порывы ветра, а редкие следы на тротуаре быстро сгладила снежная стружка – до того крупная, густая, будто кто-то выпотрошил над городом целую тонну перьевых подушек. Но мы всего этого не увидели, так как проснулись лишь к полудню, когда в нашу дверь стали колотить Мэт и Крис. Они что-то кричали, смеялись, а я лениво открыл глаза и сразу встретил такой же сонный взгляд Эшли.

Не хотелось вставать. Не хотелось никуда идти. Но стук в дверь не прекращался, и мне пришлось вылезти из-под одеяла, которое Эшли тут же, повернувшись на другой бок, полностью забрала себе. Вторая кровать в комнате стояла заправленная и почти не тронутая, если не считать разбросанных на ней вещей.

Крис и Мэт ворвались к нам с порывами холода, заодно, распахнув шторы, впустили за собой свежесть солнечного дня. Они, пожалуй, были слишком уж довольными, я бы сказал, счастливыми, и совсем не стеснялись объявлять своё счастье в каждом слове, в каждом движении.

Крис подсела к Эшли и принялась трясти её за плечо, а Мэт взъерошил мне волосы и потребовал скорее одеваться – хотел пройтись до ближайшего супермаркета:

– Перекусим и пойдём искать твоих амишей. Давай!

Зевнув, я подумал, что предпочёл бы весь день провести в мотеле, но Мэтью удалось меня расшевелить, и я признал, что, в общем-то, не так важно, чем именно мы будем сегодня заниматься, главное – быть вместе.

Крис и Эшли остались в номере. Борьба между ними продолжалась. Эш отказывалась просыпаться, стонала, ворочалась, пряталась под одеяло. Наконец Крис всё это надоело: она спрыгнула на пол, огляделась, будто высматривая, на чём бы сорвать свою злость, потом застыла и, когда мы с Мэтом уже выходили на улицу, вдруг стала раздеваться. Последнее, что я увидел, прежде чем закрыть дверь, – как Крис с показным раздражением протиснулась к Эш под одеяло, на то самое место, где не так давно лежал я. Всё это было довольно забавно. Ничто не мешало им вздремнуть ещё полчаса, а то и целый час.

Мэт успел расспросить хозяина мотеля и узнал, что до ближайшего супермаркета меньше полумили. Для декабрьского Висконсина мы были одеты довольно легко, поэтому старались идти как можно быстрее. Моя толстовка и флисовая рубашка Мэта оказались не лучшей защитой от холода. Впрочем, утренняя пурга стихла, и ветер теперь поднимался лишь редкими, пусть и леденящими порывами.

Спрятавшись под капюшоном, я почти не смотрел по сторонам и думал об Эшли. Бережно перебирал ещё свежие воспоминания: звуки, запахи, прикосновения. Гадал, что из этого останется со мной навсегда – так, чтобы вспоминать это даже в старости, и не как фрагмент фильма или книги, а по-настоящему – всей кожей, всем телом.

На подходе к супермаркету нас встретила пустая парковка, обрамлённая худенькими ёлками – их будто нарочно общипывали, чтобы придать им скудный вид под стать всему городку.

В супермаркете пахло свежей выпечкой, и я невольно подумал, что в кампусе сейчас по всем дорожкам тянутся стройные ряды голодных студентов. И там тепло, нет снега. И там дают жареную картошку, брокколи, кукурузу, отбивную со сладким соусом, быть может, тыквенный пирог. И ты стоишь, не зная, что бы пожрать этакое, ещё не жратое , и кажется, что твоя жизнь наполнена, а выбор еды – едва ли не самая сложная и ответственная задача.

Мэтью отправился в продуктовый отдел, а я заглянул в закуток с сигаретами. Здесь они были ровно в два раза дешевле, чем в Чикаго, но всё равно дорогие, три с половиной доллара за пачку. Показал ID, расплатился и тут увидел амиша. Самого настоящего амиша. Как с картинки. Ошибки быть не могло. Он стоял возле лавки с удобрениями. Стоял один. Ничто не мешало к нему подойти.

Я так обрадовался, будто поиск амишей действительно был главной и даже единственной целью поездки, а не наскоро придуманным объяснением моему бегству из Чикаго.

– Здравствуйте, – сказал я с улыбкой.

– Добрый день, – амиш улыбнулся в ответ.

Ему было лет пятьдесят. И взгляд у него был какой-то уж слишком довольный, будто он только что плотно пообедал, а теперь искал, где бы прилечь. На мгновение я почувствовал себя очень глупо. Вдруг понял, что растерялся и не знаю, с чего начать разговор. «Я здесь чужой, нужно уходить». Но я не ушёл. Остался на месте и первое время без слов разглядывал амиша.

Растрёпанная и, кажется, грязная борода с седыми прожилками. Большие ясные глаза, при этом мятое, морщинистое лицо. Чёрная шляпа с горшкообразной тульей и широкими полями. Застёгнутая на все пуговицы синяя рубашка, чёрный пиджак, по крою больше похожий на куртку. Свободные чёрные штаны. Чёрные башмаки с чёрными шнурками. Когда я подошёл к амишу, он закрывал на молнию свой тёмно-синий чемодан, и я успел заметить, что у него там лежит точно такой же костюм. Я этому не удивился, ведь уже знал, что амиши всегда носят исключительно свою, традиционную одежду. Должно быть, это удобно. Никакого выбора и никаких тревог. Не надо подбирать рубашку под брюки и примерять футболки, выбирать ботинки. За тебя уже всё выбрали. Джером Джером писал: «Религия – как готовое платье, висит у нашей колыбели, и любящие руки торопятся надеть её на нас и застегнуть на все пуговицы». Для меня эти слова впервые прозвучали так буквально. И я подумал, что, в общем-то, не сильно отличаюсь от амишей. Вот только мне мой костюм и жмёт, и давит – до того перетягивает грудь и ноги, что они немеют.

Молчание затягивалось, и я стал торопливо рассказывать о том, что мы с друзьями прочитали об амишах, «то есть о вас» в интернете, что их, «то есть ваш», образ жизни показался нам интересным и нам захотелось поговорить с ними, «то есть с вами», вживую, чтобы понять… После «понять» я не смог добавить ничего конкретного. Так и оборвал свою путаную речь этим невразумительным, почти отчаянным «понять». Просто «понять».

Амиш рассмеялся, а смеялся он странно – отрывистыми козлиными смешками, при этом протискивал между темноватыми зубами кончик красного языка. И по-прежнему был таким жизнерадостным, что его поведение начинало раздражать. Разве можно вот так радоваться, если наперёд, во всех деталях знаешь, как сложится твоя жизнь, видишь её насквозь, как видишь железнодорожный тоннель с его упрямо убегающими рельсами?