Феликс Кандель - Грех жаловаться. Книга притч с извлечениями из хроник

Замолкла надолго. Спицами заиграла. Моток с нитками закрутила в подоле.

Шебуршнулось в танке, как на ноге переступило. Дыхнуло нешумно.

– Дальше чего?..

Она и не удивилась:

– Дальше – ничего. Немец пришел. Дом мой пожег. Теперь тут живу. В танке. Как ты.

Опять дыхнуло:

– Как я...

Вязала. Петли считала. К пятке подбиралась.

– Тетка... – спросило из нутра. – Ты по ночам воешь?

– Не. Чего выть? Я всем довольная.

– Тебе хорошо... По траве ходишь.

– Хожу, – согласилась. – Я хожу. Жизнь – лучше лучшего. Как звать-то?

– Гриша... – ответило тихо. – Гришка Неупокой, лейтенант... Мне бы на волю, тетка. Отсырел в танке...

– Ты кто есть?

– Не знаю...

– Человек?

– Не знаю...

Пожаловалось:

– Когда нельзя почесаться, очень хочется это сделать.

– Давай я почешу.

– Ты меня найди сперва...

Повыло маленько. Мухой позудело. Поахало в тоске.

– Тетка...

– Ну?

– Глянь в дыру... Чего видно?

Поглядела:

– Тебя, Гриша, не видно. Нету тебя совсем.

Обиделось. Забурчало изнутри:

– Нету... Кукиш тебе под нос! С кем тогда говоришь?

– И кукиша у тебя нету.

– Чего ж есть?

– Я почем знаю...

Помолчала. Пощурилась старательно. Пятку вывязывала.

– Поотстал ты, Гриша. К Господу пора. Через Забыть-реку. Перейдешь на ту сторону – всё перезабудешь, что на свете делалось.

– Не хочу! – заорало в голос. – Не желаю!..

– Твои все ушли, Гриша. На сороковой день. Смирись и ты.

Завыло. Заметалось в тесной глухоте.

– Не пойду!.. Не нагулялся еще!

А она как к маленькому:

– Чего тут делать? Только девок пугать. Ты, Гриша, без тела. Без рук-ног-головы.

Хохотнуло:

– А танк на что?..

Носок довязала – узелком на кончике.

Зубом нитку перекусила.

– Пойду, Гриша. Убираться пора. Саню кормить.

– А придешь?

– Приду. Куда денусь? С утречка и приду.

– Тетка... – окликнуло в спину.

– Ай?

– Девки у вас непорушенные?

– Не, Гриша. Девки цельные.

– Оха-ха!.. Вот бы меня туда...

Пришла назад. К обжитым танкам. Сказала своим:

– Дух там живет. Гришка Неупокой. Танковый лейтенант.

Девки взвизгнули. Рты пораскрывали от страха-любопытства. Глазом закосили в ту сторону. А Фенька-угроба дождалась потемок, поскакала нагишом – и в дыру.

Обмирала от ужаса, но лезла.

Чего было потом – она не запомнила, но ухало зато всю ночь, ахало и подвизгивало: танк приседал, ствол напрягал, фарами сверкал, искрами сыпал, маслом исходил через щели...

И выпалило напоследок из пушки – вопль духа победный – позабытым с битвы снарядом.

Ель расщепило надвое...

13

Наутро – птицы еще не пели – пробудился в горелом танке беспокойный дух Гришки Неупокоя.

Зевнул, сладко потянулся после ночи, руку протянул за помазком с бритвой... и взвыл в полный голос.

Не было у него рук, чтобы взять помазок. Не было щек, чтобы намылить густо. Не было глаз, чтобы осмотреть выбритый подбородок. Ничего уже не было.

От ярости-обиды-унижения стал Гришка бушевать, ревел-метался по клетке, заново проигрывал последний свой бой. Как попёр на рога поперек команды: "Вася, вильни!", смачно влепил с оттяжкой, будто кулаком в лоб, в смотровую щель, как влепили затем ему – в ухо, в поддых, по причинному месту: огонь, взрывы, горящее липучее масло, кишки на стороны, печень в клочья, легкие на разрыв, – а там тихое угасание в вонючей коробке, полной боли и тоски, стоны, проклятия, жалобы – мамочка моя, мама! – чтобы пожалела, вынула на травку, дала помереть на просторе...

– Гриша, – говорила тетка Анютка. – Хватит уже. Смирись и затихни.

Горох лущила пока что.

Вырос ничейный горох на ничейной теперь земле: птицам на поклёв и людям на пищу.

– Молчи, тетка! – ревел Гришка не хуже танкового мотора. – Что бы ты понимала?.. Я, тетка, фабричный. Ухарь поселковый. Кулачный боец. Нашей улицей грабежной не ходите без кола...

– Это чего, Гриша?

– Это песня... Я, тетка, за жизнь не додрался. Горячий – огонь!

Выл. Стервенел. Всласть материл кого ни есть.

– А ты, Гриша, каков был? – спрашивала, чтобы отвлечь. – Здоровый или не так?

– Жилистый, тетка. Вертячий да кусучий. Затяжной, но отходчивый. Я, тетка, один на стенку ходил. Побью – отдохну. Еще побью – еще отдохну. Как век на ногах не стояли...

– Тебя били, Гриша?

– А то нет... На мне, как на собаке: живо-два заживет.

Замолкал, как припоминал памятное. Ухал-похохатывал. Потом спрашивал:

– Чего лущишь-то?

– Горох.

– На кой?

– Каши наварю.

– Принеси мисочку... Только погорячее. И сока березового.

Она приносила.

– Тетка, – говорил. – У вас мужики есть?

– Есть один. А на что?

– Приведи. Разопьет возле меня. Хоть понюхать...

– Нечем тебе нюхать, Гриша.

– Ты молчи... Найду чем.

Приводила к нему Ланю Нетесаного. Бутыль ставила на броню. Стаканчик. Луковку с огорода.

Тот наливал – в танке сглатывало.

Опрокидывал – в танке крякало.

Луковкой занюхивал, а из железного нутра:

– Где Фенька? Чего в люк не лезет?..

– Какая тебе Фенька, – отвечал Ланя обидчиво. – Женись сперва...

Плясал в танке. Песни пел. Хвалился:

– Я, тетка, к девкам бегал. В соседский поселок. Поиграть, за титечки потрепать... А на улице ребята дожидаются с кольями, с железными дрынами: это тебе почище "Фердинанда" с "Тигром". Я им в оконце орал, на взлете, чтоб злее были: "Наши голуби вашу пшеничку клюют!.."

Наутро ему выговаривала:

– Экий ты, Гриша, срамник. Женат-то хоть был?

– Да ты что?! Да на ком? Да ни в жисть!.. Когда они сразу на всё согласные.....

– Что ж у тебя, порядочных не было?

Замолкал. Вспоминал с натугой.

– Была. Училка музыки. Образованная – коленками пиналась. "Гриша, – говорила на подходе, – закройте ваши глупости". А я: "Стану тебе..."

Назавтра он спрашивал:

– Тетка, это кто ночью плакал? И с чего?

– Саня плакал. Грудка болит.

– Ты ему, тетка, зерна запарь в горшке. В тряпку заверни и на грудь. Зерно есть?

– Нету у нас зерна.

– Гороху запарь, слышь? Мать моя запаривала. Обмотает меня и пришептывает: "У вороны заболи, у Липунюшки заживи..." Липунюшка – знаешь кто?

– Ты, что ли?

– Я. Мать звала – Липунюшка... По лесу со мной гуляла. Цветы рвала. Травы сушила... "Не ешь с ножа, – говорила. – Злым будешь..."

– Ты ел?

– Ел.

Молчал потом долго.

– Эй, ты чего?

– Ничего... Баня стояла у речки. В день стирки кипяток давали. Бабы голые, в дерюжных фартуках. Очередь – за кипятком, очередь – прополоскать... Потом нас мыли. Тем же мылом. Спины друг другу терли. С тазами домой шли. Песни пели... Перед войной пришел на могилу: здравствуй, говорю, мать. Здравствуй и прощай...

– Отозвалась? – спрашивала тетка Анютка.

Не отвечал.

– Отзовется, – говорила с убеждением. – Ты ей теперь ровня.