Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

– Слыхал анекдот, как скелет в кафе зашел? Его официант спрашивает: что вам принести? А тот отвечает: белого вина… и белые тапочки, пожалуйста!

Абель переждал, когда стихнет хохот Бубы, и заговорил:

– Ты к той бабуле пришел? Не пойму, на кой надо непременно делать вскрытие старикам за девяносто. Уж их-то могли бы оставить в покое?

– При пожаре, да еще в доме престарелых, вскрытие обязательно, ты же прекрасно знаешь, – заметил Амбруаз.

– Говорят, загорелась рождественская гирлянда где-то на первом этаже? – спросил Буба.

– Понятия не имею. Надеюсь только, что она не мучилась. Она где?

– Там же, на столе для вскрытия. Мы подумали, тебе так будет удобнее. Просто переложишь ее на каталку, когда закончишь, и мы поднимем ее в траурный зал. Времени у тебя сколько угодно, родни нет, – уточнил Абдель.

– Можно сказать, спокойная покойница, – фыркнул Буба.

Амбруаз решил, что ослышался.

– Как это нет родни? Мы же говорим о мадам де Морбьё, да?

– Между прочим, мадемуазель де Морбьё. Ну да, из родственников никого, так в заведении сказали.

Спускаясь в лифте на минус второй этаж, Амбруаз позвонил в “Камышовую поляну”. Представившись, он попросил подтвердить информацию. Девушка на телефоне плакала.

– Какой ужас, месье Ларнье. Трое погибших, вы представляете? Трое! Нет, у Изабель не было родственников. Какие-то дальние внучатые племянники, но они у нее ни разу не появлялись. Вы один к ней приходили на день рождения. А сколько она нам рассказывала про своего танатопрактика! Знаете, она вас очень ценила, можно так сказать. Каждый раз после вашего прихода расхваливала вас днями напролет.

– Мне она говорила, что ее муж давно умер, но часто упоминала дочь, которая по воскресеньям водит ее в ресторан.

– Выдумки, месье Ларнье. Она никогда не была замужем и тем более не имела детей. Изабель была большая мастерица рассказывать истории. Вообще-то она по жизни этим и занималась, писала всякие истории. Она была писательница.

– А внуки и правнуки, которые рисовали ей картинки? Ведь не приснились же мне все эти рисунки у нее на стенах?

– А, рисунки! Это детишки из начальной школы рисуют для стариков из нашего приюта. Они во всех комнатах висят. Нет, месье Ларнье, мне очень жаль, но в каком-то смысле только мы и вы были ее родственниками.

Обнаженное тело Изабель де Морбьё ожидало Амбруаза на стальном лабораторном столе. Судмедэксперт подтвердил смерть от удушья. Молодой человек поставил на пол свои чемоданчики и подошел к трупу. Изабель, как и две другие жертвы пожара, охватившего восточное крыло “Камышовой поляны”, задохнулась во сне. Пламя не успело добраться до ее тела, и лицо осталось неповрежденным. Бальзамирование после вскрытия всегда было делом тонким и долгим. Когда он обмывал останки влажной простыней, звонкий голос старой женщины зазвучал в его голове ясно и отчетливо, словно в комнате под названием “Орхидея”: “Расскажите о себе, Амбруаз. Вы никогда ничего о себе не рассказываете”. Он улыбнулся. И пока его руки скользили по белой коже с прожилками, он заговорил. Рассказал про Манель, про ее возмущенные крики и негодующий взгляд при первой их встрече. Про Манель и ее пылающие глаза, про ее черные как смоль волосы, про ее гибкое тело, пьянящий запах, волшебный смех. Про Манель и ее губы, которыми он не мог насытиться. Описал, как проходят их дни, как оба ждут вечера, когда снова будут вместе.

– Месяц назад освободилась квартира Жандронов на третьем этаже. Очень для нас кстати. Теперь, чтобы сделать укол Бет, надо просто подняться этажом выше. А-а, я же вам не рассказывал про Бет, Изабель. Уверен, она бы вам очень понравилась.

Продолжая рассказ, он приступил к процедуре консервации; вскоре в его слова уже вплеталось урчание насоса.

– Вы бы видели, как расстроилась Одиль Лакусс, когда мы вернулись из Моржа и забрали у нее котяру. Бет тут же согласилась с ней чередоваться: неделю кот у нее, неделю у Одиль. Уже почти три месяца так живут. Передают его друг другу: неделя бретонских фаров на четвертом этаже, неделя поглаживаний и почесываний на первом. Котофею, похоже, нравится, приноровился к двум хозяйкам. Ах да, еще театр снова заработал. Я вам говорил, что участвую в театральной труппе? И у нас пополнение в лице Бет. Нам не хватало актрисы на маленькую роль дамы в возрасте. Как она держится на сцене в лучах софитов, когда произносит свои тирады! Вся труппа в ней просто души не чает, даром что она имеет скверную манеру вечно перевирать текст на свой лад.

Амбруаз говорил и обрабатывал тело. Иногда прерывался на минутку, закрепить канюлю или зашить прокол, потом рассказывал дальше. Про Самюэля, про то, как старик наслаждается каждым новым днем, проведенным на земле.

– Они с Манель отвезли снимки МРТ обратно доктору Жервезу. Хорошенький был вид у этого доктора, когда совершенно здоровый Самюэль переступил порог его кабинета! Манель говорит, он был похож на человека, к которому заявилось привидение.

Продолжая рассказ, молодой человек начал одевать покойную. Натянул шелковую комбинацию, потом ее любимое платье в цветочек. Обернул вокруг шеи шелковый шарф, украсил изящной шпилькой седые волосы. Наложил легкий грим на лицо и побрызгал щеки одеколоном. Амбруаз всегда носил его в чемоданчике, полезная вещь, когда нужно отбить запах консервантов. “Я никогда не пользовалась духами, только одеколоном, – каждый раз повторяла ему Изабель. – Муж его обожал”.

– Изабель де Морбьё, а вы отпетая врушка, – с улыбкой попенял ей Амбруаз. – Что ж, через три дня Рождество. Мы все будем праздновать у моего отца. С тех пор как мы вернулись из Моржа, мы каждое воскресенье созваниваемся, время от времени я заезжаю к нему домой. Болтаем про жизнь, я про свои трупы, он про свои семинары. Часто вспоминаем маму. Она словно вернулась к нам, память о ней заполнила пропасть между нами. Папа очень хотел, чтобы мы все пришли. Даже Самюэль с нами поедет. Не удивлюсь, если в этом году вместо рождественского полена у нас будет “Шварцвальд”.

Он наклонился к уху покойницы и шепнул:

– Рождество, рождение новой жизни. По-моему, подходящий день, чтобы объявить всем о том, что в животе у Манель растет маленькое существо, как вы думаете, Изабель?

Голос Изабель прозвучал в его голове звонко и радостно: чертовски отличный день, Амбруаз!

В последнее время Марселю Мовинье стало казаться, что его помощница ведет себя как-то иначе. Постоянная взвинченность, почти на грани бунта, приводившая старика в восторг, сменилась у Манель Фланден странной, подозрительной безмятежностью. Теперь она безропотно выполняла все дела из списка, начертанного на листке в клеточку, и старик никак не мог понять, что кроется за этим внешним спокойствием. В то утро в привычной картине появилось что-то новое, что-то было не так, но он не понимал, что именно. Сперва девушка, казалось, вела себя точно так же, как в другие дни. Как обычно, хлопнула входной дверью, крикнула ему во все горло из коридора: “Это всего лишь я”, – зашла в гостиную поздороваться, как делала все пять раз в неделю, пробежала глазами служебное предписание, ожидавшее ее на кухонном столе, потом пошла выносить в туалет ночную вазу и хорошенько сполоснула ее эмалированное нутро. И все равно что-то было не так, старика не собьешь, что-то мешало, словно камешек в ботинке, рождая в нем неотступную тревогу. Он отложил газету и заерзал в кресле. Никогда еще сиденье не казалось ему таким неудобным. Может, это не тревога, а дурное предчувствие? В конце концов он внушил себе, что мадемуазель Фланден, социальный работник и патентованная воровка, как они все, в этом он был уверен и скоро в этом убедится, решила сегодня утром перейти к активным действиям и обобрать его, беззащитного старика, лишить его купюры в пятьдесят евро. При одной мысли о воровстве старик удвоил бдительность и уже не сводил глаз с телевизора, служившего ему монитором для видеонаблюдения.