Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

Эразм надел очки и придавил страницу к покатой крышке кафедры, сдерживая невольный порыв указать на недостоверные утверждения, содержащиеся в знаменитом отрывке, который ему предстояло огласить. Скорее всего, ему не удастся выразить чувство благоговейного восторга, но, во всяком случае, в его голосе не прозвучат скептические, негодующие нотки. Он обреченно вздохнул, предвосхищая обвинения в том, что последует дальше, и начал читать:

– «И увидел я новое небо и новую землю, ибо прежнее небо и прежняя земля миновали, и моря уже нет».

Нэнси до ужаса обозлилась на увальня, который только что отдавил ей ногу, а теперь имел наглость заявить, что моря уже нет. Раз нет моря, то нет и морского побережья, никакого тебе мыса Антиб (его и так испохабили), Портофино (ох, летом там невыносимо) или там Палм-Бич (впрочем, он давно изменился к худшему).

– «И я увидел святый город Иерусалим, новый…»

Боже мой, а новый-то зачем, подумала Нэнси. Одного им мало, что ли?

– «…сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего. И услышал я громкий голос с неба, говорящий: се, скиния Бога с человеками, и Он будет обитать с ними; они будут Его народом, и Сам Бог с ними будет Богом их. И отрет Бог всякую слезу с очей их, и смерти не будет уже; ни плача, ни вопля, ни болезни уже не будет, ибо прежнее прошло».

Вся эта библейская тягомотина действовала ей на нервы. Нэнси не хотела думать о смерти – такие мысли вгоняли в депрессию. На приличных похоронах должен петь великолепный хор из тех, что не выступают с частными концертами, или прославленный тенор, которого невозможно заполучить, а Библию у гроба читают известные актеры или великие государственные мужи. Тогда на церемонии прощания не заскучаешь, и, хотя всегда звучат одни и те же унылые библейские тексты, никто не думает о смерти, потому что усиленно пытаются вспомнить, в каком году чтец был министром финансов или как называется последний фильм, в котором он снимался. Таково чарующее волшебство знаменитостей. Чем больше Нэнси об этом раздумывала, тем сильнее ее раздражала занудная церемония прощания с Элинор. И почему она захотела кремироваться? Огонь – опасная штука. Недаром же существует страхование от пожаров. Да, египтяне правильно придумали пирамиды. Что может быть уютнее огромного несокрушимого мавзолея, уставленного любимыми вещами (и своими, и чужими, и чем больше, тем лучше) и возведенного тысячами рабов, которые унесли секрет постройки в безымянные могилы. А в наше время пришлось бы выплачивать не только заработную плату, но и неимоверные социальные отчисления бригадам строителей, объединенных в профсоюзы. Вот они, прелести современной жизни. Как бы то ни было, внушительный памятник всегда предпочтительнее погребальной урны с пригоршней праха.

– «И сказал Сидящий на престоле: се, творю все новое. И говорит мне: напиши; ибо слова сии истинны и верны. И сказал мне: совершилось! Я есмь Альфа и Омега, начало и конец; жаждущему дам даром от источника воды живой. Побеждающий наследует все, и буду ему Богом, и он будет Мне сыном».

Из-за библейских стихов Джонни вспомнил написанную в молодости критическую монографию под названием «Всемогущество и отрицание: соблазн религиозных верований». Ее главный аргумент был прост – все, что страшит нас в жизни, религия превращает в полную противоположность наших страхов: мы все умрем (мы будем жить вечно); жизнь полна несправедливости (нас ждет совершенная, абсолютная справедливость); ужасно быть угнетенным и бесправным (блаженны кроткие, ибо они наследуют землю) и так далее. При этом превращение должно быть полным; нельзя заявить, что жизнь бывает несправедлива, но не настолько, как это кажется. Возможно, призрачность Аида и стала причиной его забвения: вера в то, что сознание не исчезает после смерти, не добавляла привлекательности царству беспокойных теней, жаждущих крови, плоти, битв и вина. Даже Ахиллес изъявлял желание быть неимущим батраком, нежели царем мертвецов. Реклама такого рода обрекла подобную загробную жизнь на исчезновение. Глобальную приверженность могло обеспечить лишь верование, идущее наперекор всем известным фактам. В монографии проводились параллели между демонстративным отрицанием всех пугающих и депрессивных аспектов реальности и работой бессознательного в отдельно взятом пациенте. Более того, Джонни дерзнул сравнить течение различных психических заболеваний с соответствующим им религиозным дискурсом, о котором, к сожалению, имел весьма слабое представление. Стремясь уложить решение всех мировых проблем в двенадцать тысяч слов, он увязал политические репрессии с репрессией в качестве механизма психологической защиты личности и пришел к стандартным выводам о необходимости общественного контроля. Основополагающим допущением монографии было заявление об аутентичности личности, реализовать которую по определению вера не позволяла. Сейчас Джонни было стыдно за полное отсутствие у себя, тогда двадцатидевятилетнего, каких-либо сомнений в своей правоте и тонкости аргументации. В то время он еще не закончил обучение, не работал ни с одним пациентом, однако, в отличие от себя теперешнего, уверенно считал, что в совершенстве познал устройство и работу человеческой души.

Мэри попросила его прочесть малоизвестное стихотворение Генри Воэна, пояснив, что оно совпадает с мироощущением Элинор, которая полагала жизнь разлукой с Господом, а смерть – возвращением в родной дом. В сравнении с этим стихотворением остальные, хотя и доставлявшие больше удовольствия, выглядели посредственными или вообще неуместными, и Мэри не стала нарушать метафизической ностальгии Элинор. С точки зрения Джонни, придание этим душевным порывам религиозного статуса было еще одной формой внутреннего сопротивления. Не важно, откуда мы пришли и куда направляемся (если, конечно, сама эта идея что-то означает), главное – отрезок посередине. Как сказал Витгенштейн, «смерть никакое не событие жизни. Смерть не переживается».

В проходе Джонни столкнулся с Эразмом, рассеянно улыбнулся и, подойдя к кафедре, положил томик «Метафизической поэзии» на покатую крышку, открыл на странице, заложенной квитанцией такси, и твердым, уверенным голосом начал: