Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

До магазина было две остановки. Я зашла в троллейбус и тут обнаружила, что четырех копеек, чтобы бросить в кассу и взять билет, у меня нет. У меня было только восемь копеек монетками по пять и три копейки. А это означало, что нужно стоять у кассы со своими монетками и ждать, когда в троллейбус войдет пассажир, у которого есть ровно четыре копейки. Тогда можно кинуть в кассу свои восемь копеек за двоих, а его четыре копейки забрать себе. И вот я встала у этого кассового аппарата с выкручивающимися билетиками со своими монетками и огромным бумажным свертком. Однако после меня в троллейбус так никто и не зашел, все успели взять билеты, пока я протискивать к кассе со своей поклажей. Еще анекдот подслушала на ходу: «Кто такой жених-86? — Лысый импотент с „Киевским“ тортом в руках»…

А на следующей остановке в троллейбус зашли контролеры — два парня — одновременно в переднюю дверь и заднюю. И перекрыли вход-выход для всех, чтобы ни один заяц не проскочил. И все пассажиры предъявили свои билеты. А у меня билета не было. У меня было только восемь копеек, и я стояла с ними у кассы. Я, конечно, могла бросить в кассу пять копеек и взять билет. Но так никто не делал. Так было не принято — переплачивать за билет в троллейбусе. Можно было бы кинуть и три копейки, но это было бы просто не честно.

— Ваш билет, — обратился ко мне русоволосый парень в сером костюме, похожий на комсомольского работника. Сходство придавал именно этот скучный костюм цвета асфальта с простыми черными пуговицами.

— Я не успела взять, у меня восемь копеек. Вот, — я протянула ему ладошку, на которой лежали жалкие пятачок и три копейки.

— Так… Петя, тут безбилетница, — парень прокричал в глубь троллейбуса. — Сейчас составим протокол.

— Я не безбилетница, я просто не успела, — я еще надеялась что-то ему объяснить. — Вот только что вошла, граждане подтвердят.

Я с надеждой посмотрела на пассажиров, которые наверняка слышали, как я спрашивала четыре копейки, но они дружно молчали и смотрели в окно либо просто в сторону.

— Граждане, подтверждаете? — прогремел парень.

Никто даже не шелохнулся. Со спины ко мне подобрался контролер Петя. Рыжий, с белесыми глазами и совсем простецким лицом, он перегородил собой проход, чтобы я не сумела удрать.

— На остановке выйдете с нами, — сказал «комсомолец» в сером костюме.

— Ну и выйду. Мне же все равно выходить, — я попробовала стряхнуть с себя липкий налет страха.

Но тут неожиданно выдернулся дядька в застиранной голубой майке и с грязными волосами, который до сих пор сидел, уставившись прямо перед собой в пустоту.

— Она решила денег у кассы насобирать. Якобы ей на билет не хватает!

— Что? Да вот же восемь копеек…

— Ты давай тут мелочью своей не тряси, — навалился на меня рыжий Петя. — Лимитчица? Тогда тебе не видать московской прописки.

— Чего захотела, — подхватил дядька в застиранной майке, — без нее народу хватает.

— Колбасы, видать, целый мешок накупила, — вступила тетка в цветастом кримпленовом платье. — Нам самим тут нечего есть!

— Да она пьяная! — Кто-то засадил локтем мне в спину.

Наконец троллейбус остановился, и меня выволокли под руки под остановочный навес.

— Что в мешке? — тут же налетел на меня белобрысый Петя.

— Куртка, в ГУМе купила.

— Чек покажи!

— А тебе зачем?

— А может, ты эту куртку украла, откуда я знаю.

— Украла?!

— Украла. А теперь тут нагло врешь. В твоих словах нет ни грамма правды.

— Надо говорить «ни грана», раз уж на то пошло, — моя филологическая суть взбунтовалась.

— Покажите чек, — вежливо и настойчиво попросил «комсомолец» в сером костюме.

— Да пожалуйста, — я вытащила из сумки чек, который сунула туда чисто машинально, потому что даже не думала обменивать куртку или возвращать.

— Так… — «комсомолец», наморщив лоб, внимательно изучил чек. — А без билета почему ехали? Деньги кончились?

— Не кончились. Я же говорю, восемь копеек…

— А, ну если не кончились, тогда с вас штраф три рубля.

— Будешь рыпаться, все десять возьмем, — пригрозил Петя. — За сопротивление контролерам.

— И паспорт свой предъявите, — сказал «комсомолец». — Или дома забыли? Тогда пройдем в отделение для установления личности.

Паспорт на счастье был у меня с собой. «Комсомолец» что-то записал в свой блокнот, спросил место работы или учебы и выписал квитанцию о штрафе за билетный проезд.

Мне было мучительно жаль трех рублей, которые пришлось заплатить. Вернее, не денег было жаль, а саму себя, прописанную в протоколе о правонарушении. Настолько было жаль, что невольно брызнули слезы, которые я постаралась быстро проглотить, но тут снова продернулось огромное чувство нелюбви и неустроенности в мире, и так просто проглотить его было уже нельзя, оно застряло попрек горла.

Ни в какой парфюмерный магазин я, конечно же, не попала. А пошла, солнцем палима, к станции метро, не желая больше связываться с наземным транспортом. Солнце припекало макушку, как паяльная лампа, спине было жарко от свертка с курткой, закинутого на плечо. От этого казалось, что сверху льется не только солнечный жар, но и радиоактивное излучение, незаметно, но верно убивающее все вокруг.

— Где был? Да в Риге и был. А почему ты вдруг вспомнила?

Уж давно перевалило за полночь, но мы никак не могли угомониться. Камин внизу остыл, и последнее тепло еще держалось наверху, в спальне, куда мы принесли остатки ужина и початую бутылку виски. В лунном свете, стыдливо затекавшем в просвет штор, белье отливало синевой, и скомканные простыни, изрезанные резкими тенями, обозначали скрытые силуэты, как будто в постели с нами присутствовал кто-то еще. И это было недалеко от правды.

— Что ты делал в Риге весной восемьдесят шестого? — не отступала я. Мне-то было прекрасно известно, что он тогда уже был женат на Тане, а это означало, что в Риге по большому счету ему было абсолютно нечего делать.

— Ну… что делал. Я тогда часто ездил в командировки, в Риге скрывался один местный авторитет. Тебе это интересно?

— Очень.

— Почему?

Потому что попытки объяснить свои поступки, как правило, ничего не объясняют, дорогой товарищ. И еще потому, что нас связывают гораздо более серьезные обстоятельства, чем ты думаешь.

— Нет, мне действительно интересно, — я приподнялась на локте, чтобы лучше видеть его лицо. — Я иногда думаю, что мы все тогда здорово хватанули. Может, не в прямом смысле, но все-таки заразились.

— Чем?

— Привычкой врать, причем даже себе в первую очередь.

— Да ты о чем говоришь?

— О радиации, от которой не умирают, но и жить потом крайне сложно. Я пытаюсь восстановить в памяти, как оно было. Спокойно, уже без злобы и осуждения, хотя чувствовала себя абсолютно раздавленной, потому что…