Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

На Новый год в кестеньгское сельпо привезли всяких вкусностей и одежного дефицита. А Шаша вернулся из Мурманска с большими деньгами. В городе-то он их почти не тратил, разве что на еду, а в рабочей столовой обеды были дешевые, к тому же он почти не пил на работе, там за этим строго следили, и денег у него был целый мешок. Поэтому, когда я как смогла объяснила, что родственники выставили меня вон, так что я в Кестеньге, кажется, навсегда, тетя Оку громко охнула и всплеснула руками — для нее это было очень яркое выражение эмоций, а Шаша натянул полушубок и коротко кинул:

— Одевайся!

— Зачем?

— Давай без лишних вопросов, а. Я сказал: одевайся!

Я покорно надела куртку и шапку. Потом натянула сапоги и варежки, действуя не торопясь и со страхом, потому что больше ничего особенно хорошего не ожидала от жизни. Шаша взял меня за руку и вывел за дверь на мороз. На переломе года дня почти не случалось. Так, около полудня плескались серые сумерки, затянутые низкими брюхатыми облаками. На улице лицо мгновенно заледенело, губы не слушались, именно поэтому я больше не спрашивала, куда он ведет меня, а вовсе не потому, что боялась ослушаться. Мы шли тропой, проложенной сквозь глухие сугробы, мимо школы к самому сердцу поселка, где были почта, телефонная станция и сельпо. Шаша направился прямиком в сельпо. Толкнув плечом схваченную морозом дверь, увлек за собой меня.

— Есть кто живой? — крикнул Шаша в тишину необитаемого зала, и из подсобки тут же выскочила толстая продавщица, поправляя взбитую прическу и надевая на лицо любезную улыбку. Наверняка же просекла, что пришли клиенты с деньгами.

— Чего желаете? — спросила она даже слишком любезно, сверкнув обоймой золотых зубов.

— Так… Нам палку копченой колбасы, килограмм «Мишки на севере», бутылку шампанского…

— Сладкого, полусладкого, брют?

Шаша вопросительно посмотрел на меня. Я пожала плечами.

— Давайте полусладкое и брют. И еще апельсинов штуки четыре. И печеночного паштету…

— Что за праздник у вас? — суетливо отвешивая товар, спросила продавщица.

— Новый год как следует не отметили, — отшутился Шаша и тут же переключился на меня: — Ну а ты чего рот раззявила? Пальто вроде хотела купить.

— Ты откуда знаешь?

— Мамка сказала. Ну так чего стоишь? Выбирай, примеряй.

— Я?

— Ну не я же. Эй, любезная, — Шаша подозвал продавщицу. — Где там у тебя эти польта? Тащи сюда все, какие есть.

— Конечно, конечно, — продавщица скрылась в подсобке и вскоре вынырнула с целым ворохом разномастных пальто. — Есть импортные, вот, например, финское, с утеплителем.

— Надевай! — скомандовал Шаша, и я была настолько потрясена, что теперь действительно боялась ослушаться.

— Прямо сейчас, здесь?

— Нет, в сортир пойдешь примерять. Чего глупые вопросы-то задаешь, дура? Надевай, покуда у меня деньги не кончились.

Я с некоторой опаской влезла в нежно-серое пальто с пушистым воротником. Оно было легкое и теплое и сидело на мне как влитое, облегая талию, — что мне особенно нравилось, — и ничуть не жало в груди.

— Нравится? — спросил Шаша.

— Да, — у меня даже перехватило дух.

— Берем!

— Что, правда?

— Нет, это я так пошутил. Заверните, — бросил он продавщице, отсчитывая двести пятьдесят рублей с легкостью, как двадцать копеек за мороженое. — И продукты в отдельный пакет.

Все случилось так быстро, что я почти ничего не поняла. Только когда мы вышли на улицу и Шаша вручил мне это пальто, аккуратно замотанное в оберточную бумагу и перевязанное крест-накрест бечевкой, — ноша-то не тяжела, а у него в руках пакеты с едой, — я решилась спросить:

— Шаша… Зачем ты так?

Слова мои тут же зримо обозначились в морозном воздухе, и мне даже показалось, что они мгновенно превратились в кусочки льда и попадали в снег.

— Как? — в свою очередь Шашин вопрос повис в воздухе облачком пара и вознесся в небо.

— Ну… это все купил. Я же в сущности чужой тебе человек.

Шаша длинно выругался насчет того, что до меня долго доходит, потом резко остановился на тропе, так что я почти налетела на него, и, схватив меня в охапку, произнес скороговоркой, боясь наглотаться мерзлого, стылого воздуха:

— Да куда ты теперь от меня денешься? Траур выдержим сорок дней, а там поженимся, весной, когда светло станет и лед сойдет. А с родственниками твоими я еще разберусь, Гришку этого из мелкашки замочить ничего не стоит. Заманить за город, якобы на даче сварочные работы нужны, из мелкашки снять — и в болото, никто никогда не найдет. Чё, не веришь? Да я белку в глаз бью!

Я попыталась освободиться из его крепких объятий, однако тщетно. Наконец он влепил мне поцелуй в заиндевевшие губы, короткий и твердый на морозе, и все-таки я успела почувствовать его острые, почти волчьи клыки.

— Гришку не трогай, — сказала я.

— Почему?

— Квартиру все равно уже не вернуть. А тебя посадят.

— Пускай сперва поймают. Знаешь, как по-карельски месть? Kosto! Жестокое слово.

— По-фински тоже kosto. Только мстить бессмысленно.

— А мы, карелы, такие, ничего не прощаем.

Больше я ни о чем не спрашивала его по дороге домой. До весны казалось еще неизмеримо далеко, поэтому и перспектива выйти замуж за Шашу была весьма призрачной. Слова, любые слова превращались в пар и почти тут же растворялись в воздухе, как будто никогда и не были сказаны. Хотя, если крепко подумать, мне было вообще вот именно что некуда деться, но думать об этом не хотелось. А хотелось скорее прийти домой и выпить горячего чаю с «Мишкой на севере».

Дома Шаша велел тете Оку накрыть на стол. Та удивилась, томимая предчувствием, потому что какого ж лешего Шаша меня поволок куда-то. Увидев угощение, вроде обрадовалась, но тоже как-то настороженно, спросила: «Дак чего случилось?» и, услышав, что Шаша собрался на мне жениться, только покачала головой, но промолчала. По ее поджатым губам я поняла, что не особенно-то она довольна.

Сергей застал меня на кухне с банкой кильки в томате. Проголодавшись, я нашла консервы в шкафчике с сухпайком. Это была латышская килька, судя по дате выпуска — самая свежая. На пробу открыла баночку, с черным хлебом килька особенно хорошо пошла, и если бы не Сергей, я умяла бы и вторую. Конечно, он налетел: «Что ты ешь?», а потом начал смеяться. Но ведь действительно было не просто вкусно, нет. Килька в томате притащила за собой целый ворох воспоминаний. Поездку на картошку осенью восемьдесят второго, деревенскую автолавку, грузинский чай в квадратных бумажных пачках, печенье, которое мы намазывали маслом, чтоб получилось что-то вроде пирожного… Вот так случайно выдернулось наружу давно прошедшее время, которое, оказывается, никуда не исчезает, а только прячется в самых простых вещах. И если б можно было так же просто вытащить сюда свою юность, когда все еще впереди, хотя ничего не понятно… Впрочем, зачем. Я бы ни за что не хотела попасть назад в восьмидесятые, когда вот именно что приходилось быть хитрей, вилять и приспосабливаться, чтобы урвать гэдээровские сапоги, шампанское брют, теплую должность или квартиру.