Вячеслав Ставецкий - Повести

После ледяного душа и растирания наставал черед центрифуги. Расположенная в большом полуподвальном помещении, эта чудо–машина предназначалась для имитации перегрузок, с которыми пилоту «Фау» предстояло столкнуться в плотных слоях атмосферы. Механик Вернер, выполнявший роль оператора центрифуги, щелкал клавишей, вместо красной лампочки на стене загоралась зеленая, оживали роторы, и гондола с Кемпке начинала вращаться, сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее, сдавливая его грудную клетку все возрастающей тяжестью. В воздухе повисал горячий запах машинного масла, и мир становился полосатым: звуконепроницаемая обшивка стен превращалась в широкую синюю полосу, окно — в узкую желтую, флаг НСДАП над пультом — в красную прожилку с черными и белыми всполохами. Таким же полосатым, неустойчивым он оставался и некоторое время после того, как гондола, описав положенные ей семьдесят оборотов, замедляла свой ход и останавливалась: механик Вернер двоился, троился в глазах Кемпке, норовя поставить ему в журнале сразу три дрожащие галочки вместо одной.

В 10:30, заглянув мимоходом в ватерклозет, Кемпке поднимался на второй этаж. Там в пронизанном светом лампионов кабинете его уже поджидал доктор Феликс Штайнер, хромоногий профессор медицины, специалист по физиологии человека в экстремальных условиях. Смерив Кемпке своим пронзительным — из–под кустистых бровей — визионерским взглядом, Штайнер принимал у него баночку с мочой, которую внимательно изучал на свет, периодически взбалтывая и проверяя, нет ли осадка, и в подробностях расспрашивал его о пищеварении, мочеиспускании и сне. Когда с мочой и опросом бывало покончено, доктор выдавал пациенту пилюли — всегда одни и те же, от запора, хотя ничем подобным тот никогда не страдал, после чего передавал его в руки своей ассистентки, фрау Шосс, аппетитной, чуть полноватой брюнетки с вишневыми губами и томным, очень томным выражением обжигающе–черных глаз, от которого эсэсовцы блеяли, как овцы, а штатный садовник Лютц, толстозадый барбос в розовых подтяжках, таял, как мороженое в жаркий полдень. Фрау Шосс игриво улыбалась Кемпке, мерила ему давление и пульс (при этом старалась пощекотать или ущипнуть — маленькая, сугубо дружеская вольность) и, шаловливо погрозив ему пальчиком, подталкивала к барокамере. Когда люк за ним закрывался и Кемпке поудобнее устраивался в прорезиненном кресле, в маленькой, пахнущей спиртом и горным воздухом камере слышался свист: постепенно понижая давление и содержание кислорода, его «поднимали» сначала на высоту Альп, затем Гималаев, а иногда и выше — в те пределы, где обитают одни лишь перистые облака. Продержав положенное время в заоблачной выси, астронавта мягко «спускали» на землю и переходили к испытанию шумом. Через динамик в камеру поступали записанные на магнитную ленту хаотичные звуки — рев симфонического оркестра, гул автострады, вопли рожающей женщины, визг закалываемого к Рождеству поросенка. По возможности игнорируя их, Кемпке должен был быстро произносить различные бессмысленные слова — вымя, сковородка, Санчо Панса, Шпицберген, корабли лавировали лавировали, ку–ку, тра–та–та, вышла кошка за кота. Предполагалось, что в тот момент, когда космический корабль вырвется на орбиту, в радиоэфир хлынут сигналы сразу всех радиостанций земли, и поддерживать связь с центром пилот сможет, лишь пробиваясь через многочисленные помехи. В определенный момент поток магнитной бессмыслицы прерывал мелодичный звонок — сигнал об успешном выполнении задания. За терпение фрау Шосс вознаграждала его конфетой, которую церемонно протягивала на красивой ладошке.

Далее следовал перерыв на обед, который Кемпке подавали в отдельной маленькой столовой при центре. Джиральдини, обритый налысо, как дуче, повар из Южного Тироля, преподносил ему дежурную тарелку овсянки с изюмом и стакан коровьего молока — диета, прописанная доктором Штайнером. Особенность этого обеда заключалась в том, что его нужно было съесть вверх ногами — так проходила подготовка к питанию в невесомости. Кемпке закрепляли ремнями на специальной деревянной раме с мягкой подставкой для головы и вручали тарелку. Сложнее всего было справиться с первой ложкой — с ней у пищевода еще возникали некоторые трудности, но вторая и третья проходили уже значительно легче, и через минуту Кемпке с аппетитом уплетал сладкую овсянку маэстро Джиральдини и потягивал через соломинку густое пармское молоко. Напротив, в застекленном шкафу, ждал своего часа скафандр, и Кемпке любовался совершенством его форм, черными раструбами космических перчаток, серебристыми голенищами космических сапог, обтекаемостью гермошлема, в лакированном отливе которого, как муха в янтаре, застывал он сам с тарелкой в руках. Он был первым из будущего рыцарского ордена астронавтов, а это были его доспехи — предмет, один вид которого мог вдохновить Кемпке на любые ратные подвиги.

С часу до трех вновь следовали испытания — хождение на ходулях, вращение на гимнастическом колесе, виброкабина — аппарат для имитации тряски корабля на заключительном этапе полета, спуске на землю (с начала мая установка была неисправна, и вместо двигателя кабину трясли четыре дюжих эсэсовца, ухватывавших ее с разных сторон). Кульминационной частью программы был аттракцион «живой снаряд» — задание, придуманное лично фон Зиммелем. Кемпке сажали в цельнометаллическую капсулу, завинчивали крышку, заряжали в сорокадюймовую помповую пушку и выстреливали им в сторону маленького озерца, расположенного на границе космодрома с лесом. Задачей Кемпке было в течение десяти секунд — до затопления снаряда — выбраться наружу и выплыть на берег, где его ждали эсэсовцы с полотенцем и горячим чаем. Так отрабатывалась эвакуация с корабля на случай приземления в водоем. Для пущей безопасности в лодке посреди озерца дежурила спасательная команда, целиком набранная из сборной Рейха по синхронному плаванию. Затем снаряд вылавливали, после чего трюк повторялся, иногда до трех раз.

Кемпке переносил все эти испытания с легкостью, ибо страстно верил в то дело, которое ему суждено было совершить. В последнее воскресенье мая он стартует с космодрома под Мариенкирхе, прорвет плотные слои атмосферы и трижды облетит Землю, тем самым как бы перекрестив ее, после чего приземлится в заданном районе Восточной Пруссии. С этой минуты история необратимо изменит свой ход: настанет время, когда взгляды и помыслы всех людей обратятся в космос.

Предчувствие этого дня жило в Кемпке еще в ту пору, когда он был простым пилотом люфтваффе и испытывал новые модели истребителей и штурмовиков. Уже тогда, выписывая в воздухе виражи на «Юнкерсах» и «Мессершмиттах», он чувствовал: подлинный удел человечества находится в небе, только оно может стать домом человеческому духу, для которого земля с ее городами слишком обременительна и тесна.