Вячеслав Ставецкий - Повести

Площадку ежедневно посещали сотни туристов. Граньер принадлежал к числу популярных горнолыжных курортов, и даже в летнее время здесь была тьма иностранцев, приезжавших любоваться альпийскими видами со склонов горы Мон Фьер, куда вела современная канатная дорога, и предаваться дорогостоящему безделью в фешенебельных отелях на авеню Октодюр, главной туристической артерии города. В последние месяцы «Антипод» затмил собой даже такие извечные граньерские достопримечательности, как церковь Сен—Жак с чудесным средневековым колоколом и «башню Гальбы», остатки римского укрепления второго века, где великий полководец, по преданию, принимал послов покорившихся ему кельтских племен. Фуникулера на склоне Эдельберга не было, наверх вела только накатанная грузовиками крутая петляющая дорога, и любопытные преодолевали почти трехсотметровый подъем, чтобы посмотреть на железное чудо. Среди туристов было много американцев и англичан, и Берцеллиус, бегло говоривший по–английски, с гордостью проводил для них экскурсию. Приезжал даже испанский диктатор Авельянеда, плотный коротконогий человечек в сопровождении двенадцати рослых guardia negro в вороных мундирах, с уважением осмотрел «Антипод» и сказал, что не прочь использовать эту штуковину у себя в Пиренеях.

Как мухи роились у машины и журналисты — «Zürcher Zeitung» и «Le Matin», «Figaro» и «La Stampa», щелчки «Кодаков» и «Леек», скрип самопишущих перьев, каверзные вопросы — все это блистательное воинство газетной эпохи, к которому Берцеллиус, по правде, относился несколько прохладно. Единственным исключением оказался один немецкий корреспондент, любезный молодой человек в больших солнцезащитных очках, с лицом, взятым взаймы у какого–то голливудского актера. Говоривший с приятным берлинским акцентом, он с подчеркнутой деликатностью расспросил инженера об «Антиподе», сказал много лестных слов и с почти священным трепетом принял из рук Берцеллиуса рассыпающийся чертеж. В заключение немец предложил ответить на несколько вопросов газетной викторины — маленькое задание от его берлинского шефа. Вопросы были сложные, технического порядка и касались в основном устройства различных двигателей, но Берцеллиус блестяще справился со всеми, чем привел корреспондента в восторг. Прощаясь, восхищенный немец долго тряс его руку и просил позволения явиться вновь — на торжественное испытание «Антипода».

Господин Ферже, директор Компании, кудлатый толстяк с выправкой отставного артиллериста, изредка посещавший работы и с важным видом похлопывавший себя по животу, был против посторонних на площадке, но Берцеллиус ничего не мог поделать со своей добротой. Впрочем, некоторые из них приводили в смущение его самого. Таким, например, был визит отдыхавшего в Граньере американского писателя, заезжей знаменитости, о которой говорил весь курорт. Явившийся на закате американец — краснорожий пират с седой бородой и заплывшими от алкоголя глазами — был пьян в стельку и сохранял равновесие только благодаря жене, миловидной блондинке с испуганным лицом, служившей мужу хрупкой опорой. Покачиваясь, писатель некоторое время безучастно смотрел на подземоход, так, словно перед ним была тумба или бревно, затем достал из кармана фляжку, отхлебнул из нее и, поморщившись, произнес только одно слово: «Дерьмо». Относилось ли это к напитку или же к «Антиподу», инженер так и не узнал: опираясь на жену, американец повернулся и начал спускаться. Зато узнал он, что писателя звали Хемингуэй и что прославился он какой–то книгой о войне. Войну Берцеллиус не любил, и поэтому писатель ему не понравился.

Но даже такие казусы не могли омрачить радости инженера. Каждый вечер он шел в «Голубую сороку», уютное кафе на авеню де Каскад, заказывал свой любимый раклет с гренками, ветчиной и маринованными огурцами, потягивал холодное, как январская стужа, белое вино, которое Гюстав, гарсон, приносил прямо из погреба, и предавался мечтам о завтрашнем дне. За окном на склоне Эдельберга тлел подсвеченный закатом «Антипод», а Берцеллиус представлял, как уже через несколько лет он проложит на этой машине великий тоннель, скажем, из Пекина в Буэнос—Айрес или из Мадрида в Веллингтон. По дуге такой путь составлял почти двадцать тысяч километров, тогда как насквозь — всего тринадцать. Баснословная экономия — в шесть тысяч миль — создаст предпосылки для радикального переустройства мира. Жители обоих полушарий станут ближе друг к другу, международное сообщение и торговля чрезвычайно оживятся. Войны за проливы и порты уйдут в прошлое: доставка грузов будет проходить теперь более дешевым и безопасным подземным путем, там, где нет ни штормов, ни айсбергов, ни таможен. Споры между странами разрешатся. Так, Германии больше не нужно будет угрожать Польше войной за Данцигский коридор: из Померании в Кенигсберг проляжет мощный тоннель, и каждая из сторон останется при своем. Жизнь на земле станет лучше, и то, о чем грезили Карл Маркс и Томас Мор, станет возможным не благодаря бунтам и потрясениям, но благодаря мудрой машине, подчинившей человеку пространство.

А когда–нибудь позже он найдет деньги, соберет команду и отправится в первое межполярное подземное путешествие. Инженер верил — в глубинах земного шара заключены огромные полые пространства, в которых таятся иные, пока неизвестные науке формы жизни, и страстно желал стать первооткрывателем этих миров. Вероятность того, что где–то там, под нашими ногами, плещутся другие океаны, полные фантастических рыб, а в циклопических пещерах под фосфорическими небесами раскачиваются неведомые леса, волновала его не меньше, чем идея планетарного лифта. О своих мечтах Берцеллиус, впрочем, никому не рассказывал — все это пока было слишком несбыточным и могло не лучшим образом сказаться на его репутации.

Всегда чуточку хмельной после таких вечеров — больше от грез, нежели от вина, — инженер подбирал хрустящей корочкой остатки раклета, давал Гюставу щедрые чаевые и отправлялся гулять по Граньеру. Легкой танцующей походкой — не то шимми, не то фокстрот — он шел по авеню де Каскад, и шляпы американцев казались ему уже не такими глупыми, а чудесный колокол церкви Сен—Жак — не таким трескучим. В кружку монаха на рю де Сельт летел звонкий серебряный франк (подумав, Берцеллиус бросал туда еще один), каждая встречная собака бывала обласкана, и все существо Берцеллиуса словно излучало в мир ту благосклонную, радостную пульсацию, что исходила в эту минуту от плывущего под его ногами земного шара.

Катастрофа подкралась неожиданно, как, впрочем, и все катастрофы, — в тот самый момент, когда машина была почти готова к первому испытанию. Небесное ведомство по организации катастроф выбрало на роль антагониста Густава Майерса, молодого амбициозного чиновника, главу Комитета по техническому контролю, сменившего на этом посту безвольного Жерара Нодье. Заняв должность третьего августа, уже пятого Майерс повторно затребовал всю документацию по проекту «Антипод» и лично подверг ее тщательной проверке. Он просидел над бумагами почти три недели, и просидел, как оказалось, не зря. В конце месяца Майерс представил в Департамент путей сообщения в Берне доклад, в котором с беспощадной твердостью заключалось, что силовая установка «Антипода» крайне опасна в действии и при первом же запуске может просто взорваться от стремительного перегрева.