Зульфю Ливанели - Счастье

Оставшаяся часть пути прошла так же. Подъезжая к городу, Джемаль почувствовал головокружение от сутолоки автовокзала, шума, галдящих людей, оглушительной арабской музыки из кассетных магнитофонов, смешивающейся с громким звуком азана, криками продавцов-семитов, предлагающих кукурузу и котлеты. Болела голова, он постоянно был готов отразить опасность, а на автомобильный выхлоп реагировал как на взрыв, пригибаясь к земле. Он пересел на микроавтобус, идущий до села, по-прежнему чувствуя себя растерянным, хорошо хоть там было немного людей: шофер и два пассажира, которые посмотрели на него, пытаясь понять, на кого же он похож. Так же молча он заснул, раскачиваясь с открытым ртом…

Когда он пришел домой, дверь открыла Дёне – и в первый миг не узнала Джемаля, но после некоторого колебания воскликнула: «О боже!» и немедленно кинулась сообщить всем добрую весть. Всех женщин дома, во главе с его матерью, охватило волнение.

Его мать плакала от радости, благодаря Аллаха за то, что сохранил ей сына, вернул его целым и невредимым. А сколько его ровесников возвратились домой в сосновых гробах, обернутых красно-белыми флагами, и были похоронены после печальных траурных церемоний! Некоторые же приехали с оторванными руками и ногами, без глаз… но слава богу, слава богу, ее сын, ее ладный Джемаль, пришел с войны без раны, без царапинки.

О радостном событии немедленно дали знать его отцу и дяде. Джемаль поцеловал благословенную руку отца. Тот обнял его и сказал: «Да будет доволен тобою Всевышний в обоих мирах! Ты защищал свою родину как настоящий герой, и, хвала Всевышнему, Всемогущий Бог помиловал нас». Джемаль был очень счастлив услышать такие слова от отца. Отец считал его героем!

На следующее утро, когда он вышел на улицу, все село поздравляло его с возвращением, и обращались к нему не иначе как: «Наш лев!» Деревня встречала нового героя. Два года назад этого героя провожали в армию под звуки зурны и барабанов, но из-за того, что Джемаль ни разу не приезжал в отпуск, его нашли сильно изменившимся: он похудел, но стал выглядеть еще крупнее, черты лица возмужали, на нем появилось выражение человека, много повидавшего, и какая-то особая привлекательность.

В селе турки и курды жили вместе, их семьи смешались, и уже нельзя было толком понять, кто из них турок, кто курд, кто чеченец. Тех, кто служил в турецкой армии, встречали как героев, на похоронах их оплакивали как павших героев, а семьи, дети из которых ушли в РПК, или осуждали открыто, или тайно поддерживали. Семья Мемо была из тех, кому оставалось вести себя смиренно, и когда Джемаль встретил перед кофейней отца Мемо, Ризу Эфенди, тот какое-то время смотрел на него своими огромными черными глазами, а потом сказал: «Добро пожаловать, дорогой Джемаль. Бог сохранил тебя для нас», не зная, что еще добавить. В этих словах так и слышался вопрос, но Джемаль предпочел этот вопрос не замечать и немедленно ушел.

Вопрос, связанный с Мемо, напрямую задала ему повитуха Гюлизар, которая принимала роды у их матерей, и он ответил, что ни разу не встречал его и не знает, жив ли он.

Первые дни, полные родственных восторгов и дружеских излияний, пролетели быстро. Сначала для семьи, а потом и для всех в селе он снова стал прежним Джемалем. Они смирились с некоторыми его странными привычками, приобретенными в армии. Например, он ложился очень поздно, иногда почти под утро, и вместо хорошо взбитой матерью перины предпочитал спать на сухих камнях во дворе или в углу сада. Он спал, завернувшись в толстое одеяло, однако чуть занималась заря, немедленно просыпался: малейший шум, доносящийся из дома, даже звук шоркающих о деревянный пол тапочек или скрип двери заставляли его глаза распахиваться, и он уже не мог их больше сомкнуть.

Ему в рот не лезли приготовленные специально для него вкуснейшие блюда, которые он так любил раньше. Теперь, проглотив одну-две ложки еды, он останавливался.

Чтобы приготовить для него куриный бульон и куриный плов, однажды утром мать пошла в курятник и, выбрав курицу, принесла ее в сад, чтобы зарезать. Джемаль сказал: «Я сам сделаю» и забрал курицу из рук матери. Под ее недоуменным взглядом он дернул птицу за шею – и оторвал ей голову.

Он видел, что все на прежних местах в доме, только одной Мерьем не хватало. Спросив, где же она, он узнал от матери, что по причине ужасного проступка ее заперли в сарае. Пожав плечами, он не стал зацикливаться на этом.

Мать, наблюдая за сыном, который целыми днями то слонялся в саду, то часами смотрел в небо, лежа под тополем, дыша прохладным предвесенним воздухом, начала понимать: что-то не так. Она не могла сказать об этом мужу, да если бы и захотела, все равно у этого человека не было возможности ее выслушивать, потому что он постоянно находился в летнем доме со своими мюридами из соседних деревень или совершал зикр на кладбище, и единственное, чего хотел, – чтобы его сын Джемаль присоединился к нему.

Джемаль сходил в летний дом только один раз: поцеловал руку отца, посмотрел на мюридов, пришедших на молитву, – с чалмами на головах, повторяющих имя Бога, падающих ниц, но ему уже это: «Каюсь, каюсь!» казалось чушью. Сердце, похожее на засохшую ветвь, не давало ему возможности почувствовать душевный подъем.

Единственное, что ему нравилось, – так это, купив конверты у бакалейщика, закрыться с бумагой и ручкой в комнате и писать письма своим боевым товарищам. В этих письмах он рассказывал что-нибудь про себя и добавлял стандартные слова, вроде: «Шлю привет. Желаю, чтобы с Божьей помощью у тебя все было хорошо». И лишь к Селахатдину его письма были более личными и более пространными.

Иногда ночью, когда он лежал во дворе, у него всплывало в памяти то, что рассказывали о запертой в сарае Мерьем, однако мысли об этом маленьком худом ребенке, с которым он играл в детстве, исчезали, едва промелькнув. Мерьем для него была как незнакомый человек, и Джемаля не интересовало ни то, что было связано с ее проступком, ни то, почему ее заперли от всех.

Однажды ночью он услышал звук рыданий, доносящийся из амбара. Голос Мерьем, плачущей втайне, становился то громче, то тише. Полусонный, он лежал во дворе, завернувшись в одеяло. Внутри него зародилось легкое беспокойство: что же случилось с этой маленькой девочкой, почему она плачет?

Двери амбара, в котором уже так много дней была заперта Мерьем, открылись со скрежетом, и на пороге появился кто-то большой и внушительный. Видимо, это братишка Джемаль вошел и позвал ее: «Мерьем! Эй, Мерьем!» Она не ответила. У нее перехватило горло и не было сил ответить Джемалю. Как ни старалась, как ни пыталась выдавить из себя хотя бы словечко, ничего не получалось.