Зульфю Ливанели - Счастье

Джемаль вскинул брови, наблюдая за тем, что происходит.

В это время Профессор подхватил прилипший к рулю трепещущий на ветру платок и прокричал:

– Зачем ты это носишь?! Какие у тебя красивые волосы! Оставь их открытыми!

Под растерянным взглядом Мерьем он отпустил платок, который держал в руках, по ветру, и тот полетел прямо в море: сначала он будто играл и танцевал на поверхности, а затем намок и исчез в воде.

Мерьем от радости крепко зажмурила глаза.

«О, мой бог! – произнесла она про себя. – О Господи, спасибо Тебе!»

Скользящая по бирюзовой глади яхта с каждой секундой все больше удалялась от места гибели злосчастного покрывала.

У нее не хватало смелости взглянуть в лицо обернувшегося назад Джемаля, однако все уже разрешилось. Джемаль и пикнуть не мог против этого огромного, бородатого, годящегося ему в дедушки Профессора!

Теперь Мерьем была девушкой с открытой головой, и от этого сердце радостно встрепенулось. Отдав рассыпанные по плечам волосы во власть ветра, она с удовольствием опустила босые ноги прямо в пенную воду. Яхта, словно нож, рассекала море, и Мерьем наслаждалась приятным волшебным скольжением…

У нее не было никакого ощущения грешности того, что она совершила. С детства она заучила, что покрытие головы является одним из главных приказов Аллаха. Это означало, что сейчас она пошла против воли Аллаха, однако внутри разливалось ощущение огромного счастья, а скольжение по пенной воде приносило чувство такого спокойствия, что она уже ни на что не обращала внимания.

«Аллах меня все равно не любит. Всем показывает чудеса, а мне нет», – подумала она.

Скольжение по водной глади напомнило ей, как она раскачивалась на качелях, построенных в саду. Впервые за долгие годы она почувствовала себя такой же легкой, как в дни своего детства. Вылетающая из-под днища яхты белая водная пена приятно холодила ноги.

Потом она поняла, что ее кто-то окликает: «Мерьем!» Повернувшись, она увидела, что хозяин протягивает ей красную баночку кока-колы. И она взяла ее, холодную, словно лед.

И вдруг Профессор, он попросил называть его так, ей сделал что-то очень странное: улыбнувшись, подмигнул. Мерьем посмотрела на Джемаля, который оставался у руля, и поняла: парень в волнении прилип к штурвалу и ничего не видел. Тогда она тоже подмигнула Профессору. Так между ними был заложен первый кирпич сообщничества.

Однако, подмигнув, Мерьем немедленно добавила следом: «Спасибо, дедушка!», что расстроило Профессора. Ему пришло на ум стихотворение Караджаолана, которое он очень любил: «Одна девушка сказала мне «дядя», так что же мне поделать?!»

Впервые в жизни молодая девушка обратилась к нему даже не «дядя», а «дедушка». Да он ведь еще не в том возрасте, чтобы быть дедом для нее, разве что в отцы ей годится! Но, видимо, отросшие волосы и борода низводили его до положения дедушки…

Ему было обидно, что молодые ребята считают его пожилым и дряхлым, но запах жасмина возвращал ему восторг молодости.

И он еще раз подумал: «Человек забирает горечь у другого человека».

Первую ночь они провели, бросив якорь в изумительной красоты бухте, каждый ночевал в своей каюте. На паруснике было три каюты, и никто не испытывал стеснения.

На следующее утро Джемаль и Мерьем проснулись рано и вышли на палубу. Каково же было их изумление, когда ближе к обеду они увидели Профессора! Им даже поначалу показалось, что на борт приняли нового пассажира.

Потому что Профессор, встав ближе к одиннадцати утра, взял ножницы и отрезал отросшую до груди густую бороду, а затем еще и побрился. Он уже забыл, когда видел себя в зеркале без бороды, и, посмотрев на гладко выбритое лицо, с внутренним волнением подумал:

«Вот бы я до сих пор был молодым!»

Без бороды его лицо выглядело утонченным, кожа гладкой.

Он знал, что, выйдя из каюты, очень удивит ребят. Он вспомнил о сцене из романа Джона Доса Пассоса «Манхэттен». В этом прекрасном романе рассказывалось об одном бородатом человеке: как-то перед аптекой он увидел рекламу нового лезвия «Жилетт», купил его, вернулся домой, зашел в ванну и побрился, а когда вошел в комнату, дети закричали: «Ой, посмотрите, кто это?!», словно не признали его. Вот и Профессор оказался сейчас в такой же ситуации.

Вышло все так, как он и думал. Мерьем с Джемалем даже вздрогнули, решив сначала, что столкнулись с посторонним человеком, однако поняв, в чем дело, изумились, насколько же Профессор молод.

Теперь уже Мерьем не могла сказать ему «дедушка».

А сейчас, с позволения читателей, мы перенесемся в последний день – то есть день, когда Ирфан Курудал расстанется с Мерьем и Джемалем.

Через месяц после того веселого, яркого дня, когда платок улетел в море, Профессор стоял на палубе – один, с выбитыми зубами, залитым кровью правым глазом, которого он даже не чувствовал от боли, в непередаваемо глубоком отчаянии, колеблемый порывами ветра.

Приключение закончилось. И он даже представить не мог, куда направить яхту, какой курс взять.

Он поднял нагретую за день солнцем чуть ли не до кипения бутылку джина и стал думать обо всех событиях, случившихся с ним за последние дни, которые потрясли, изменили все его жизненные устои так, что теперь Ирфана Курудала нельзя было узнать.

Он выпал из жизненной колеи. Поиски метанойи закончились поражением, и он с головой погрузился во мрак разверзшейся внутри него бездны. (Ему так нравилось думать: внутри меня бездна!)

Теперь он очень хорошо понимал, почему оставил нормальную безопасную жизнь, почему ввязался в эту авантюру. Безопасность была единственной причиной, по которой он оставался заключенным в тюрьму принадлежащего ему имущества. Он хотел не просто оторваться от домов и вещей, кресельных гарнитуров, диванов, обеденных столов, сервировочных приборов, серебра и хрусталя, он поставил перед собой задачу спастись от опасности совершенно другого свойства. Какая это была опасность? Он сам! Заведенный порядок мешает человеку быть самим собой. Вот он и захотел выбраться из этого круга, как из брони.

Он думал о влиянии, которое оказала на все происходящее Мерьем. Он не знал, куда плывет, однако понимал, что с каждой секундой все больше удаляется от девушки.

Это и огорчало, и радовало его.

Он не задумывался над тем, куда прибьет его парусник, закончится ли его путешествие на одном из греческих островов, на вершине острой скалы, или его снова выбросит ветром к турецким берегам? Он не знал и не хотел знать. По крайней мере, возможность столкнуться с другим судном крайне низка. Это было практически невозможно. Потому что никто не сможет приблизиться, изменив свой путь, к паруснику, совершающему столь дикие маневры.