Алексей Винокуров - Ангел пригляда

– Ну, вот и прибыли… – сказал бородатый, с любопытством и изумлением озирая окрестности.

– О, защитник и судия, сын света, страж рая, архистратиг, властный над жизнью и смертью, враг тьмы, побивающий дракона, тот, который как Бог… – начала было женщина, но бородатый в панике замахал руками, прервал ее.

– Просто отец Михаил, – сказал он мягким голосом, беря спутницу за рукав. – Мы уже на равнинах, не нужно, чтобы о нас узнали слишком рано. Понимаешь ли меня, сестра?

– Да, отец Михаил… понимаю, – с робкой заминкой сказала женщина.

– Вот и хорошо, – кивнул он. – Думаю, ангел уже в дороге. Я веду его светом, но здесь сила небес имеет мало власти. Неплохо бы телефон найти…

Женщина тоже оглянулась по сторонам, словно чего-то искала.

– Но где же здесь можно что-то найти? – сказала она разочарованно. – Вокруг только снег да пустыня.

– О, это ничего, – сказал тот, кого женщина звала архистратигом. – Пустыня не бесконечна, рано или поздно и к людям выйдем.

В глазах женщины мелькнул страх.

– Люди, – сказала она. – Как-то они встретят нас?

– Как всегда, – отвечал архистратиг. – Встретят нас, как люди людей.

– Этого-то я и боюсь…

Вслед за тем раздался низкий подземный гул, который шел, однако, прямо с небес. Если бы кто обладал зрением оптического прицела, за секунду до этого он успел бы увидеть, как над землей возникли из пустоты несколько снарядов и, пропоров воздух, ударили в то место, где стояли пришельцы. Раздались четыре мощных взрыва, почти слившихся в один. Когда гарь рассеялась, в глубокой рваной воронке недвижно лежали два тела. На дне ее, пегом от серой земли и голубого снега, покоилась женщина, а на ней, прикрыв ее собой – тот, кто назвался отцом Михаилом. Они лежали неподвижно, мертво, безнадежно, для них, по видимости, все было кончено раз и навсегда…

Но если бы кто-то третий появился в поле в этот миг и, отринув страх, посмотрел внимательнее, он с удивлением и восторгом обнаружил бы, что оба тела невредимы. Несмотря на прямое попадание, на них даже одежду не разорвало – только слегка присыпало раскуроченной черноватой землей.

Прошло несколько секунд… Мужчина вдруг шевельнулся, поднял голову, настороженно огляделся по сторонам, стал сначала на четвереньки, а потом уже на ноги. За ним, отряхиваясь, поднялась и женщина. Мужчина посмотрел тревожно в низкие небеса, откуда явились посланцы смерти, и спросил мрачно:

– Кто мог знать, что мы тут появимся?

Женщина молчала, тщательно отряхивая малое свое, рябое, как курица, пальто. Потом взглянула на отца Михаила, проговорила робко:

– Никто не мог. Наверное, случайно…

Спутник ее только усмехнулся невесело.

– Что ты говоришь, Катя? Четыре снаряда в чистое поле, да так, чтобы попасть именно в нас, – и все случайно? Нет, уволь, не бывает таких случайностей.

– Но зачем им? Обычным оружием убить нас они все равно не могли.

– Убить – нет. Остаток сил забрали – вот это плохо.

Катя помолчала грустно, не отводя от отца Михаила больших доверчивых глаз. «Что же делать теперь?» – ясно читалось в этих глазах.

– Все то же самое и будем делать, – отвечал ей архистратиг на незаданный этот вопрос. – То, для чего спустились. А пока надо отсюда выбираться. Как бы снова стрельбу не открыли.

– В какую же сторону пойдем? – сказала Катя.

Спутник ее посмотрел на белые низкие небеса, но, видно, не нашел там того, что искал.

– Вот если бы сейчас была ночь, – заметил он задумчиво, – и звезды, сразу бы стало ясно, куда идти… Ладно, положимся на волю Божью. Хоть здесь ее знать и не хотят.

Напугав свою спутницу этими страшными словами, он, не теряя бодрости, двинулся по бескрайней снежной равнине – туда, куда звал его то ли божественный голос миссии, то ли простое человеческое чувство долга.

Наст негромко постанывал у него под ногой, кое-где проваливался, проминался глубоко, до щиколоток, небо повисло низкое, серое, а он все шел, глядя себе под ноги, думал о чем-то. О чем же думал он сейчас, протаптывая дорожку в глухом снегу, еще только ждущем своего снаряда – с любой из враждующих сторон? Как ни удивительно, мысли его были простые, вполне человеческие: о семье, об отце, о братьях.

Отец, которого не видел он уже целую вечность… Отец светоносный, который есть любовь, не выдержал злобы людской и мелочных свар, исчез из обитаемых пространств, перенесся в иные измерения. Доходили глухие слухи, что и вовсе мог он чудовищным усилием воли прекратить свое существование, оставив Михаилу, первому из сыновей, опасное бремя поддержания порядка в доступных мирах.

Но нынче трудно, очень трудно нести такое бремя… еще труднее исполнять долг. Люди, некогда младшие братья, отгорожены Преградой и ввергнуты в ад еще при жизни. Все они, все – от новорожденного младенца до правителей мира – обрушены уже в геенну и сами не знают о том. А сделано это было по соглашению между преисподней и сферами. Поначалу – как временная мера, как чистилище, откуда есть еще шанс подняться, осознать, вознестись к утерянному раю… Но шли века, тысячелетия, а люди не становились лучше. То есть кто-то, конечно, становился, но большинство не менялось. Прогресс, цивилизация, культура – все это тонким слоем покрывало древний мозг рептилий, озабоченных только размножением и едой. Смотреть на это было ужасно… и даже Отец дрогнул, не вытерпел, утратил веру в людей. Временное небо чистилища схлопнулось, превратилось в вечную адскую пасть, где терзались обреченные миллиарды.

Но все же горела в немногих, не угасая, искра божественной любви. Вот потому он, Михаил, первый из ангелов, присматривал за ними и потому сошел сейчас с подлинных небес, прошел сквозь жаркую, морозную адскую воронку – сошел, чтобы спасти, чтобы давнее то соглашение можно было еще расторгнуть и вернуть все на круги своя… Аду – адово, человеку – человечье…

Он шел по целине, и легкий снег осыпал его лицо, сковал бороду, ветер заставлял щуриться, проникал сквозь дырявую телогрейку, холодил грудь. Смертное тело давало себя знать, смертный разум с ужасом глядел на себя из мрачных глубин, сомневался, трепетал.

Да было ли, в самом деле, соглашение, и был ли Бог? Все знали, что только они трое – Михаил и братья – видели Бога во всей его силе и славе. Но что значит – видели? Он, архистратиг, помнил лишь свое собственное появление – и свет, свет бесконечно добрый, ласковый, всеобъемлющий. Не больше помнили и остальные. А что, если и не было его никогда и все это только галлюцинации, видения, которыми сознание защищается от вечного ужаса преисподней? А если Отца нет и никогда не было, тогда и братьев нет – ни Люцифера, ни Гавриила, ни других, да и самого Михаила, если приглядеться, тоже не существует… И тогда вовсе он не архангел никакой, а несчастный безумец, невесть что возомнивший о себе. И ангелов ли он видит крылатых или просто медбратья снуют вокруг него в своих белых халатах, готовя очередной укол…