Дэвид Уоллес - Бесконечная шутка

Когда все началось, эпилептический припадок показался не столько отдельным выдающимся кризисом, сколько очередным экспонатом в кунсткоридоре абстяги. На самом деле припадок – этакую синаптическую пальбу в иссушенных височных долях Бедного Тони – целиком вызвала Отмена не Героина, а старого доброго самого обычного спирта, который был главным ингредиентом и достоинством сиропа от кашля «Кодинекс Плюс». Тони употреблял до шестнадцати флаконов 40-процентного «Кодинекса» в день восемь дней подряд, и потому, когда взял и разом прекратил, буквально напросился на серьезную нейрохимическую взбучку. Первым знаком, не предвещавшим ничего хорошего, стал душ искр-фосфенов с потолка трясущегося вагона, плюс ярко-фиолетовая аура вокруг голов граждан, медленно отходивших как можно дальше от разнообразных лужиц, в которых он сидел. Их чистые розовые лица казались перекошенными, и каждое объяло фиолетовое пламя. Бедный Тони не подозревал, что его беззвучные всхлипы уже не беззвучные – вот почему все вокруг вдруг резко озаботились тем, что у них под ногами. Он только понял, что внезапный и неуместный запах карандашного дезодоранта «Олд Спайс», «Классический оригинальный запах», – незваный и необъяснимый, любимый бренд его покойного папки-акушера, запах которого он давно не чувствовал, – и писклявое перепуганное чириканье, с которым муравьи Отмены глянцево замельтешили и исчезли у него во рту и носу (естественно, каждый забрал на прощанье еще по щепотке Тони), предвещали какой-то новый и невиданный экспонат на горизонте коридора. В подростковом возрасте у него возникла сильнейшая аллергия на запах «Олд Спайса». Когда он опять обмочил штаны, пластиковое сиденье и пол, «Классический запах» былых времен усилился. Затем вдруг тело Бедного Тони стало распухать. Он смотрел, как его конечности становились легкими белыми дирижаблями, отказались ему подчиняться, отшвартовались и лениво поплыли носами вверх к снопам сварочных искр, лившихся с потолка. Он вдруг перестал что-то чувствовать – или, вернее, почувствовал Ничего, предштормовой покой нулевых ощущений, будто он сам стал занимаемым им пространством.

А потом случился припадок 103. Пол в вагоне метро стал потолком вагона метро, а Тони оказался на выгнутой спине в водопаде света, давясь от вони «Олд Спайса» и бессильно наблюдая, как раздутые конечности носятся по пространству вокруг, как проколотые шарики. Грохочущее цукунг-цукунг-цукунг доносилось от каблуков его туфель, стучащих по перепачканному полу. Он слышал рык рвущегося поезда – поезда чудовищного, из другого измерения, – и чувствовал, как с ревом рванулась кровь в сосудах, и, пока не вдарила боль, казалось, в голове сейчас наступит оргазм. Голова надувалась до предела и, надуваясь, поскрипывала. А затем боль (припадки – это больно, мало кому из гражданских доводится это узнать) острым носком молотка. В черепе со всхлипом что-то надорвалось и давление устремилось наружу, и что-то вылетело из него прочь. Он увидел, как на жарком ветру из решетки вентиляции на Копли туманится кровь Бобби («Си») Си. Рядом с ним на потолке присел отец, в разорванной футболке без рукавов, расхваливая «Ред Сокс» времен Райса и Линна. На Тони было летнее платье из тафты. Его тело билось без «добра» с верхов. Он вовсе не чувствовал себя куклой. Скорее рыбой на багре. На платье были «тысяча оборок и дерзкий корсаж из вязаного кружева». Потом он увидел отца, в зеленом халате и резиновых перчатках, наклонившегося прочесть заголовки на чешуе рыбы, завернутой в газету. Этого никогда не было. Самый крупный заголовок был ТОЛКАТЬ. Бедный Тони бился, задыхался и выталкивал что-то из себя, тужился, а за трепещущими веками расцветал ярко-красный цвет крови, питающей зрение. Теперь время не столько шло, сколько встало на колени рядом в рваной футболке, открывающей крысьи носики сосков у мужчины, который презрел уход за своим некогда привлекательным телом. Бедный Тони содрогался, колотился, задыхался и трепетал в фонтане света. Он почувствовал в глотке сытный и наверняка опьяняющий кусок мяса, но решил его не глотать, но все равно проглотил, и тут же пожалел; а когда пальцы его отца в окровавленной резине разомкнули зубы, чтобы достать проглоченный язык, он решительно отказался неблагодарно кусать руку, которая забирала корм, а потом без всякого разрешения сверху все же укусил, и начисто отхватил пальцы в перчатке, так что во рту снова оказалось чье-то мясо в резине, а голова отца взорвалась остроконечными усиками цвета, как гибнущая звезда, между поднятыми зелеными руками в халате, и зов цукунга от стука каблуков Тони в борьбе с широкими больничными вытяжками света, на которых были подвешены его ноги, пока на пол, куда был устремлен его, Тони, взгляд, влажно опускался красный занавес, и он слышал, как ктото кричит «Давай же, э», положив руку на его кружевной живот, и он стал ТОЛКАТЬ, тужиться, и видел, как вытяжки раздвигали его ноги все шире, пока с треском не раскрыли его и не вывернули наизнанку, прямо на потолок, и последний его страх был – папочка с кровавыми руками увидит, что у него под платьем, что спрятано от глаз.

7 ноября Год Впитывающего Белья для Взрослых «Депенд»

Каждый из восьми-десяти проректоров Энфилдской теннисной академии ведет один академический предмет в семестр – как правило, по субботам раз в неделю. В основном это делается ради сертификации 104, плюс все проректоры до одного – играющие профессионалы низкого уровня, а надо учесть, что профессиональные теннисисты низкого уровня – не сказать чтобы самые яркие звезды в интеллектуальном Орионе. Поэтому их предметы обычно не просто факультатив, а едва ли не посмешища академии, и по мнению заведующей по учебным делам ЭТА, проректорские предметы – например, на осень ГВБВД это «Девиантная геометрия» Корбетта Торпа, «Введение в спортивные таблицы» Обри Делинта или «От скудости к изобилию: от скверны из земли к атому в зеркале: энергоресурсы от антрацита до кольцевого синтеза для чайников» наглухо перекрытого Текса Уотсона и т. д. – нисколько не соответствуют требованиям квадривиума. Но эташники постарше, у которых шире и взгляды, и выбор предметов, все равно активно работают локтями за места на семинарах проректоров, и не только потому, что их курсы может сдать практически любой, кто посещает и демонстрирует признаки жизни, но и потому, что большинство проректоров (и вообще теннисные профи низкого уровня как класс) – чудилы, а их уроки обычно завораживают, как завораживают видеозаписи крушений самолетов. Например, старшеклассник ЭТА Тед Шахт записывался на неизменно чудильный «Личное это политическое это психопатологическое: политика современных психопатологических противоречий» Мэри Эстер Тод все три раза, когда его включали в программу, хотя любое помещение, где она находится, скоро заполняется таинственной и невыносимой вонью витамина B, который он переносит с трудом. М. Э. Тод среди старшеклассников считается сумасшедшей – т. е. в медицинском смысле, – хотя никто не спорит, что она выдающийся тренер девушек до 16. Уже немного староватая для проректора ЭТА, Тод была ученицей тренера Г. Штитта еще в пресловутой хлысто-эполетной программе Гарри Хопмана [93] Гарри Хопман (1906–1985) – австралийский теннисист, именем которого назван командный Кубок Хопмана. в Уинтер-Парке, штат Флорида, а потом пару лет в новообразованной ЭТА, топовым и нацеленным на Шоу юниором, хотя и с оголтелым политическим бардаком в голове. Позже занесенная в черные списки в профессиональных сетках женских турниров и «Вирджиния Слимс», и «Фэмили Серкл» за попытки организовать из игроков с самым оголтелым политическим бардаком в голове некое радикально-постфеминистское звено, которое бы играло только в про-турнирах, организованных, финансируемых, судимых, подответных и даже посещаемых и просматриваемых по картриджам эксклюзивно не просто женщинами или гомосексуальными женщинами, но только зарегистрированными членами пресловуто непопулярной Фаланги Предотвращения и Протеста против Женской Объектификации первых лет Взаимозависимости 105и никак иначе, получив ожидаемого пинка, она вернулась, практически с котомкой на ракетке через плечо, назад к тренеру Штитту, который по историко-национальным причинам всегда питал слабость к любому, кого хоть чуть-чуть притесняют по политическим мотивам. Душные и пропахшие витамином B психополитические занятия Тод прошлой весны – «Беззубый хищник: кормление грудью как сексуальное домогательство» – стали самым дезориентирующе-завораживающим опытом в интеллектуальной жизни Теда Шахта, вне стоматологического кресла, – впрочем, акцент на патологических противоречивых дилеммах этой осени пока оказался не столь интересным, зато до странного – почти на интуитивном уровне – простым: