Егор Радов - Якутия

- Вот именно! - вскричал Жускаускас, внимательно слушавший Абрама Головко. - Не знаю, к чему говорить столько разных размышлений и слов, когда есть женщина, и она может не любить.

- Неужели, - презрительно сказал Головко.

- Да! Вот сейчас я выпью и расскажу вам. Когда она предает, изменяет, моя любимая, тело, которое я гладил, целовал... Разве это любовь? Это ненависть, это скотство, это ужасно...

- Не имею такого опыта, - холодно проговорил Головко, откупоривая вторую бутылку.

- Вам повезло, повезло! Любовь - это страшно; она кончается, и женщина кончает... То есть, она начинает! Изменяет, и я хочу убить, хочу уничтожить, но люблю, или уже не люблю...

- У вас какая-то каша в голове, - заметил Головко, делая большой глоток.

- У меня каша в сердце! - воскликнул Софрон. - У меня каша в сердце! Слышите? У меня каша в сердце!

- Слышу, - сказал Головко.

- А я вот до сих пор не хочу слышать. Этот ласковый стон...

- Вы что, застали ее с другим? - спросил Головко.

- Да! Это было очень давно. Через два месяца после свадьбы. Я пришел домой с работы раньше, слышу какие-то характерные звуки... Открываю дверь; она... Это... Как бы это выразить...

- Ясно. - сказал Головко.

- Нет... Это... Как бы сосет... Этот ласковый стон... Такой черный... Потом начала лизать... Как бы это... Зад... Попу... Лижет, сосет. Характерные звуки.

- Что вы сделали? - быстро, спросил Головко.

- Я сказал: <���Ах ты, ебаная пизда, вонючая блядь>.

- А они?

- Вскочил огромный брюнет, надел трусы, ударил меня в лоб. Сказал, что служит в КГБ, оделся, ушел.

- А вы?

- Я сказал: <���Ах ты, блядь>, и пошел, взял бутылку шампанского...

- Почему?

- Чтобы выпить... Было только шампанское... Убить ее хотелось... Парализовало.

- А она?

- Она пришла на кухню, сказала: <���Послушай меня. Послушай. Люблю только тебя - навсегда. Но мне хотелось проверить, испытать, что такое измена. И теперь я могу точно сказать, что я тебе изменить не могу>.

- А вы?

- Я выпил. Очень хотел ее ударить по лицу, но как-то так... Она сказала: <���Мы ничего не успели. Ничего не было. Успокойся. Не бросай меня! Я сойду с ума. Я чувствую себя последним дерьмом>.

- А вы?

- Я сказал: <���Как ничего не было? Когда было? Когда я видел? А?>

- А она?

- А она сказала: <���Только в рот. Только так. Больше никак. Он не ебал меня в пизду. Поэтому, я не изменила тебе>.

- А вы?

- А я сказал: <���А в жопу? А в жопу? А в жопу, сволочь, он тебя не ебал?!>

- А она?

- А она потупила взор. И я понял: да. Было. И я снова выпил.

- А она?

- А она сказала: <���Ударь меня, любимый, только не бросай. Он изнасиловал меня. Что я могла сделать? Она сказал, что работает в КГБ, посадит. Он сказал: соси, а то устрою тебе пропаганду против Советской Депии. И я уступила. Это ужасно. Пойди. Убей его>.

- А вы?

- А я вступил в ЛДРПЯ, чтобы бороться с такими, как он. Я возненавидел Депию. И наступило новое время. И я его встретил.

- А он?

- А он улыбнулся, поздоровался, сказал, что он - активный деятель нашей общей партии, любит Якутию, едет в Австрию налаживать контакт.

- А КГБ?

- Он не сказал. Он был очень дружелюбен, сказал, кто старое помянет... И все такое.

- А вы?

- А я попробовал дать ему пощечину и что-то сказать.

- А он?

- А он знает у-шу, избил меня очень сильно. Я два месяца лежал в больнице, а он уехал.

- А она?

- А она поехала в командировку в Чуйскую долину, се там изнасиловали, убили и расчленили.

- А вы?

- Я очень рад. Женился опять - на ее двоюродной сестре. Ничего так. Но без любви.

- Так вы ее очень любили?

- Сначала любил, потом ненавидел.

- Так об этом я и говорил все это время! - воскликнул Головко, подпрыгнув на месте и сделав очень большой глоток <���Анапы>. - Значит, я прав, вы подтвердили! Любовь есть ненависть, и только в ненависти есть любовь, и кто ненавидит, тот любит, и кто любит, тот знает все.

- Что-то я разговорился, - с сожалением пробормотал Софрон, отхлебнув вина.

- Прекрасно, восхитительно, чудесно! Такие великие слова о великой любви! Под такой луной! Воистину, это чудо! Любовь!

- Здравствуйте, приятели, - сказал кто-то. Головко и Жукаускас обернулись, и тут же увидели приближающегося к ним с фонарем капитана Илью.

Он уверенно шел по палубе, одетый в красно-зеленую куртку, и имел очень серьезный внушительный вид. Он подошел, протянул свою руку и поздоровался.

- Как партия, как планы? - спросил он.

- Тайна! - ответил Головко, протягивая бутылку <���Анапы>. - Мы говорим о другом. О любви.

- Любовь? - без всякого интереса проговорил капитан и быстро допил все, что осталось от вина.

- Любовь - это вершина, - воодушевленно сказал Головко.

- Как вас зовут?

- Я - Абрам, а это - Софрон.

- Ну вот, приятели, - произнес капитан, - это вот так вот все, а остальное по-другому, а тот, кто думает, что это не так, он неправ, и, на мой взгляд, не понимает главное, которое, если взять любовь, видно в том, что любовь прекрасна в Америке и очень плоха в Коми. Поэтому...

- Вы - коми? - быстро спросил Головко.

- Я - наполовину ненец. Наполовину. Но просто в Коми очень много бурят нефть - бурят нефть. И еще там добывают газ - добывают газ. У нас в Депии очень много бурят нефть - бурят нефть. И еще у нас в Советской Депии вообще очень много добывают газ - добывают газ. А в Америке сексуальная жизнь намного выше. Я помню, в Сан-Франциско я зашел в <���магазин для взрослых>, как он там называется, это в North Beach, и там столько всего - и члены разные резиновые, что лично мне очень близко, и разные журнальчики, и для таких, и для сяких; и порнушку крутят, которая, что ни говори, при всем при том, имеет определенную цель, и смысл, и назначение, и своих, как говорят, приверженцев, и своих, как говорят, противников. Но там ее крутят - зашел в кабинку, заплатил пятнадцать центов, и можно смотреть - и можно смотреть. В Коми же нет такого - нет такого!

- Видеоклубы есть, - сказал Софрон.

- А членов же не продают, что мне близко?! В Америке-то лучше! В Лос-Анжелесе пойдешь на пляж, там девушки в бикини, мужчины в плавках, что мне близко, а в Коми холодно! Разве пальма Коми сравнится с пальмой Санта-Барбары?! Любовь неотделима от политики, поскольку любовью жив наш человек, ему любовь дана от природы, чтобы он любил, и чтобы было хорошо и волшебно, и ваша ЛДРПЯ борется за это, и я рад, что мы присоединимся к Америке и сделаем в Коми все нормально.

- Так вы за Коми, или за Якутию? - сказал Софрон.

- Я - ненец наполовину. Наполовину. В Коми я живу - в Коми я живу. В Якутии я работаю - в Якутии я работаю. А в Америке мое сердце. Вот так!

- А когда прибывает наш корабль в Кюсюр? - спросил Головко.

- Завтра ночью, - ответил капитан.

Наступила прекрасная ночь, и корабль вступил в безбрежные просторы тундры. Берега здесь были темными и разноцветными, и узловатые коряги лежали у воды, омываемые волнами, и каждая из них настолько, в высшей степени, была на своем месте, что казалось, если стронуть какое-нибудь небольшое высохшее бревно с остатками коры и поместить его как-то по-другому, например, перпендикулярно прежнему положению, то исчезнет весь этот мир. И баобабы стали совсем маленькими и тоже узловатыми, как коряги, и издали напоминали застывших на месте дикобразов. И не было тьмы, поскольку был полярный день; но ночной свет все равно был мрачным и каким-то ненатуральным; и все вокруг походило скорее на царство теней, чем на мир, где отсутствует ночь. Но какая-то высшая свежесть чувствовалась в воздухе и во всем; и какая-то истинная энергия пронзала все окружающее - все, что здесь было; и эта реальность как будто была еще более реальной и настоящей, и словно светилась изнутри; и она не требовала от любого индивида ни проникновения в себя, ни пренебрежения собой, а только дарила каждому желающему существу свое великое существование; и в этом было что-то совершенное и подлинно таинственное, и все буквально искрилось радостью, счастьем, покоем и теплом.