Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

— Наш святой отец, папа Климент… — начал он, но внезапно был застигнут во всех портах убийственным штормом газовых скоплений, лишивших каминную полку шеллака, [46] Смола, используемая для изготовления лаков. всполохнувших огонь и опрокинувших толстого рыцаря вместе со скамьей.

— Боже правый, — выдохнул месье Жиль, неуверенно поднимаясь на ноги, — чертов горох… — но все смешалось в очередном залпе громоподобного разряда великой остроты и продолжительности, который сорвал с крыши солому, смешал стропила и закрутил беспомощного рыцаря волчком, смахивающим картины, гардины и даже двери с петель.

Сквозь серную завесу Креспен увидел наконец замершего на полу рыцаря — его курящееся основание направлено было на великолепный витраж из пурпурного стекла. Это был последний в комнате предмет, оставшийся целым, пока финальный залп не прорвался из месье Жиля, лишив окно стекол и превратив их в тысячу занозистых кинжалов, которые дождем пролились на сгрудившихся во дворе постояльцев, протыкая их самым беспощадным образом и добавляя новые муки к уже обрушившимся на них глухоте и асфиксии. [47] Удушье, наступающее при кислородном голодании.

Месье Жиль встал, дрожа и шатаясь. Слезящимися глазами он обозрел скелет окна — застывшую филигрань свинца, бледно прочертившую небеса в свете горбатой луны.

— Что за дурацкий способ делать окна, — фыркнул он, возвращаясь к Креспену. Потом вновь разжег камин и плюхнулся на скамью.

— Как вы себя чувствуете? — чистосердечно обеспокоился Креспен.

— Прекрасно! Воистину отличное очистительное. Гораздо лучше, когда все за раз. Ну, за три раза. Нет ничего хуже, чем всю ночь не спать от бесконечного треска. Так на чем я остановился?

— В истории? Не очень далеко.

— Ладно, начну сначала. Наш святой отец, папа Климент, возможно, слишком преуспел в гонениях, но ты должен понять — год был ужасный по причине всевозможных лоллардов, флагеллантов [48] Христианские движения XIII–XIV веков, заклейменные как ересь. и прочих доброхотов. Такие люди, как ты, Креспен, стоят на пути у распространения матери-Церкви по всему миру. Трудно возбудить энтузиазм по поводу прибыли, если половина ее членов проповедует бедность. И потому святой отец вынужден клеймить подобных персон и их последователей. Однако же именно его усердные гонения спасли тебя.

— Каким образом?

— Видишь ли, в обычное время ты и твои братцы без лишних раздумий были бы скормлены волкам. Но в его нынешнем состоянии папа Климент послал трех служителей инквизиции в твой родной городок, чтобы выяснить, действовал ли ты один или же был частью обширного заговора.

— Они были в Саке?

— Именно. У тебя дома. Твой отец… м-м… не вполне понял их намерения.

Креспен застонал.

— Он решил, что тебя хотят наградить, пришел в восторг и готов был отвечать на любые вопросы.

— Я не видел его уже два года, но уверен, что он отдал бы свою правую руку, только бы увидеть меня преуспевшим.

— У него нет больше правой руки. Его не очень-то любят в Саке, не правда ли?

— Не очень. Вероятно, горожане мстят ему за те годы, когда он обращался с ними не слишком радушно. — Креспену стало жалко отца. Он вызвал в памяти образ Ангуррана де Фюри, гордо восседавшего в маленькой повозке, в элегантной форме своей странной гильдии — на голове серая шерстяная шапочка, увенчанная пером весеннего жаворонка или хвостовым опереньем какой-то другой птахи. На горле грубой вязки убрус, на узких плечах — хвостатый лисий кафтан, накинутый наискось, поверх плотной плавы из осаги или вроде того, — одно и то же платье круглый год. Единственной уступкой щегольству был небольшой болванчик из эмалированной слатины, висевший между перештопанных ляжек и покачивающийся в ритме ослиной поступи.

Месье Жиль прервал его грезы:

— Он рассказал им о твоей великой машине. Выболтал. Даже чертежи отдал.

— О какой великой машине?

— Креспен, тебя уже не сожгут. Нет смысла прикидываться игнорамусом. [49] Неуч, невежда, глупец (лат.). Великая машина, используя которую, ты собирался штурмовать и предавать огню монастыри и аббатства в порыве чрезмерной любви к справедливости.

Креспен надолго задумался. О чем, хотелось бы знать, говорил месье Жиль? О тех устройствах, которые Креспен устанавливал на повозке? Вряд ли. И вдруг он вспомнил давнее изобретение своего детства — машину ужасной разрушительной силы. Его рисунки, изображающие ее военное применение, и, по соседству с ними, каракули с расчетом траекторий, масс и сил; цифры, намекающие на пагубное воздействие, наносимое одним махом всему живому в округе.

— Ах да, машина, — осторожно проговорил Креспен.

— Служители инквизиции знали, что обязаны немедленно доставить чертежи в Авиньон, дабы использовать их против тебя в дальнейших разбирательствах. Возможно, они добились бы более сурового наказания.

— Может ли быть что-либо более суровым, чем сожжение на костре?

— Конечно. В руках умельца все может быть гораздо хуже. Но, Бога ради, прикуси язык и дай мне закончить, — и месье Жиль пустился в описания того, как, опустошив кладовую Жанны де Фюри, служители инквизиции покинули Сак, оставив несчастную чету наедине с дьявольским описанием вероятного обхождения инквизиторов с их сыном. Но история не стоит на месте: в тот же самый день в окрестностях городка Сак разворачивался куда более драматический сценарий.

Король Англии Эдуард II пребывал в состоянии войны с Францией, и уже более месяца английская армия грабила и опустошала беззащитные города Нормандии. Наконец Филипп VI обнародовал генеральный указ, собрал французскую армию и отправился на поле сражения. Эдуард отступил во Фландрию, где располагались дружественные торговые корабли, и в ходе своего продвижения на север английская армия прибыла на равнину к югу от Сака.

В тот самый час, на расстоянии менее лиги, три служителя инквизиции с преступными чертежами в седельных сумках с мстительной скоростью мчались из Сака, оставив родителей Креспена в каторжных муках по поводу настоящей и предстоящей судьбы их сына. Вскоре по отбытии из Сака служители инквизиции были замечены английскими лучниками из лагеря Эдуарда, отправившимися пострелять немного дичи для вечерней трапезы. Они ничего не подстрелили и потому пребывали в самом дурном расположении духа. Аппетитная мишень из трех французских всадников, показавшихся на недалеком горизонте, основательно их взбодрила, и в не замедлившем посыпаться потоке стрел два служителя инквизиции были смертельно ранены и выброшены из седел. В третьего стрелы не попали, он успел пришпорить лошадь и ускользнуть за пределы досягаемости прежде, чем лучники повторили залп.