Питер Уэйр - Безумие Дэниела ОХолигена

Где-то за стеной пальцы Либераче сомкнулись на волынке, исполняющей «Лунную сонату».

Мисс Хаммер прикончила свой кусочек торта, принесла со стула у двери маленькую сумку и достала заявление.

— Не забудьте принести его до десяти часов.

Дэниел кивнул, и мисс Хаммер послала ему воздушный поцелуй. Он так устал, что сумел только улыбнуться в ответ и чуть пошевелить пальцами. Она ушла.

Дэниел сел к огню и налил себе шардоне. Зеленый Рыцарь превосходно справился с пятидесятниками. Это было достойное завершение их совместных приключений и достойное начало его отношений с мисс Хаммер. Он открыл свою жизнь случайностям, и кость выпала шестеркой — шесть студентов счастливо приняты. Конечно, для старухи, Креспена, Кнутсена и Зеленого Рыцаря этот бросок был проигрышным, но, видно, пришло уже время вправить себе мозги и догнать тот поезд, на котором едут все. Он будет просто-напросто преподавателем средневековой литературы в университете «Золотой Запад».

— Vale, Креспен и Туд. Vale, храбрый сэр Берсилак! И ты тоже, Евдоксия, — подняв бокал, он осушил его за печальное прощание. И только для того, чтобы показать Дэниелу, что она еще с ним не покончила, Фортуна направила его мысли к вину в бокале, к комнате, в которой он находится, к креслу, в котором он сидит, ибо сегодня все было точно таким же, каким было шесть лет назад, в канун Величайшей аварии всех времен и народов.

Величайшая авария всех времен и народов стала драматическим финалом совместной жизни Дэниела и Алисон.

Это случилось в тот день, когда Ларио выпустили из «Бенмор Минимума», в ночь пиццы и вина, когда Алисон проснулась в постели Ларио и поняла, что возвращаться к Дэниелу не будет. Приехав назавтра на закате домой и обнаружив его на кухне за бутылкой кьянти, она поняла, что он тоже это понял. Как на похоронах друга, они обменялись корректными репликами, сохраняя эмоции в равновесии и обсуждая неизбежные детали разъезда. Она уходит сразу; грузчики приедут за вещами через день-другой. Эмили, проводившая каникулы у бабушки с дедушкой, пока поживет с Алисон, а потом сама выберет, с кем останется. Быть может, будет жить у них по-очереди? Очень даже славно. Очень славно, согласился Дэниел. Очень разумно. Совсем по-взрослому.

Это было не самым удачным финалом (если таковой вообще возможен), но во всяком случае все кончилось. Они выпили кофе и съели по сухарику с изюмом — Дэниел назвал это тайной вечерей, она умудрилась засмеяться, и это была самая худшая минута. Алисон прошла в гостиную, чтобы взять кое-что с полок: учебники по праву, несколько любимых книжек. Дэниел последовал за ней, подхватил со стола последний номер «Медиевиста» и плюхнулся с бутылкой кьянти в кресло. Он пил в одиночестве всю прошлую ночь, и нынешний день провел тем же манером.

— Не возражаешь, если я возьму Воннегута? Ларио никогда его не читал.

Ларио. Она так естественно бросает это имя. Дэниел почувствовал, что фасад его любезности начинает соскальзывать.

— Воннегут? Бери, конечно, если хочешь.

— И Грэма Грина?

— Наверно, «Конец романа»?

— Джиндж, не будь таким желчным.

— Подарок на твой день рождения. Я подарил эту книгу, потому что хотел, чтобы она была у тебя. Этот сантимент, как и многие другие, все еще существует. Так что бери.

Его слова как-то все облегчили для Алисон. Знакомый пушечный залп, — и она без раскаяния ответила тем же.

— Ты становишься таким грубым, когда напьешься.

— Спасибо за комплимент, Алисон.

Чтобы отвлечься от своего ниспадающего настроения, Дэниел открыл «Медиевиста» и сосредоточился на первом, что там увидел: в Стокгольмском университете среди неразобранной еще экклезиастики случайно обнаружили фронтиспис гигантского трактата XIV века о сияниях святых — дело всей жизни ученика Господня и отшельника Креспена де Фюри. Трактат лежал без движения на протяжении двух столетий, пока не сгорел во время Великого лондонского пожара. Остался только титульный лист: «Ignis Fatuus [54] Блуждающий огонь, видение (лат.). — наблюдения монаха Креспена де Фюри касательно всевозможных религиозных возгораний, гало, огненных видений, нимбов, искр и прочей пиромантики, с добавлением генеалогического древа и жизнеописания». Все прочее сгорело.

Мысль об одиноком ученом Креспене де Фюри, всю свою уединенную жизнь прокорпевшем над трудом, который сначала оказался невостребованным, а потом превратился в пепел, привела Дэниела в меланхолическое настроение. Кьянти усугубило его, и теперь Дэниел сквозь пьяные слезы взирал на то, как Алисон поднимает с полу стопку книг.

— Больше я тебя не побеспокою. Кажется, все взяла.

Дэниел плеснул в бокал еще кьянти.

— Да, Алисон, кажется, все. А что до моего беспокойства, то оно, по-моему, вообще тебя не касается.

Алисон опустила стопку и сделала рукой движение смычка, но Дэниел опустил голову и не пожелал его видеть. Ей стало немного не по себе, она не хотела оставлять его в таком состоянии.

— Послушай, Джиндж, мы ведь можем быть друзьями. Ну почему нет?

Он молчал, по-прежнему не поднимая глаз.

— В таком случае, пока, — сказала она. — Я на днях забегу, ладно?

Только теперь его толстые линзы вскинулись и дальнозоркие зеленые глаза посмотрели пристально. Черта с два, чтобы он с ней попрощался, да еще бы ее и приободрил.

Алисон вышла из комнаты. Дэниел услышал, как открылась входная дверь.

— Прости, Джиндж. Прости, — сказала она и исчезла.

День угас. Дэниел включил свет в гостиной и продолжал читать. Он перелистнул несколько страниц и наткнулся на статью «Зеленый Рыцарь и концепция приключения» Туда Кнутсена из Стокгольмского университета. Дэниел напрягся и попытался сосредоточиться на следующих строчках:

«Хотя жизнь рыцаря может состоять из множества приключений в современном смысле слова, необходимо помнить, что слово „приключение“ происходит от староанглийского „aventure“, обозначавшего скорее „случай“, нежели „проделку“. Таким образом, когда Зеленый Рыцарь едет по опасному пути навстречу Гавейну, который обезглавит его при дворе короля Артура, и когда Гавейн отвечает на вызов, их путь, в действительности, — это духовное паломничество к колесу Фортуны, где рыцари в благородном порыве предают себя на волю его кружения. Преклонение перед роком и есть глубинная подоплека всех турниров, всех смертельных поединков и поисков реликвий, ибо вовсе не усилия и не триумф делают стремление священным, а наброшенный на них покров судьбы».

Выскользнувший из пальцев «Медиевист» шлепнулся на пол, и Дэниел почувствовал, что его жизнь расползается по швам. Когда он встал, комната закачалась, и он уцепился за слова Туда Кнутсена, как за единственную на свете вещь, способную спасти его от падения.