Жак Шессе - Лучшее в моей жизни

Когда я приезжал в Монтрё, все вокруг только и говорили о вольере с птицами. Директор одной из городских школ столкнул пожилую женщину с третьего этажа за то, что она застала его за шашнями со своей шестнадцатилетней постоялицей. По всей видимости, разгорелась ссора, директор сбросил ее с балкона, а потом вытряс ковер, чтобы создалось впечатление, будто произошел несчастный случай во время уборки помещения. Мол, старуха вытряхивала ковер, ей стало плохо, она и выпала. Дело осложнялось тем, что шестнадцатилетняя девушка была беженкой из Боснии: Красный Крест поселил ее у старухи в ожидании, когда в Монтрё приедет вся ее семья. Она уже несколько недель посещала коллеж, и директор давал ей уроки французского на дому. Там-то и началось все то, чему стала свидетельницей хозяйка дома – престарелая дама.

– А при чем тут вольера? Откуда там птицы?

– А при том: старушка превратила свой дом в вольеру. Сперва она только подбирала раненых, больных птиц, кормила их, подлечивала, затем стала понемногу покупать новых, в конце концов они расплодились и заполонили весь дом. Она поставила на окна решетки, чтобы можно было оставлять их открытыми, и птицам было чем дышать, сняла двери. Птицы стали в доме полноправными хозяевами, летали по всем этажам, перекликались, пели, устраивали свои птичьи потасовки, истошно кричали, сидели на балконной решетке – их было видно с дорожки, ведущей к дому от свалки, названной местными жителями пустырем. Это были кучи железа, наваленного вдоль озера.

– А что же сама девица?

– Девица? А ничего. Молчок, и все тут: ничего не видела, ничего не слышала. Видать, ей было привычно общаться с полицией, научилась у себя на родине, в общем, из нее не вытянули ни слова. Под конец полицейские приняли ее за полоумную. Того-то ей и надо было. Словом, со стороны девицы никаких проблем. Кроме того, продолжать ее расспрашивать означало бы усложнить отношения с Красным Крестом, консульством, службами перемещенных лиц. Ее оставили в покое. Директора же поддерживали вроде бы государственные структуры и масоны. Да и старушка не была сама невинность – в свое время замечена в деле совращения несовершеннолетних. Опасно во всеуслышание заявить, что несчастная беженка угодила в ловушку. Расследование было приостановлено.

Но не для меня, и вольера, как все называли дом умершей, стала для меня точкой притяжения с момента моего приезда в город. Сперва я расспрашивал тех, у кого было желание рассказать о том, как было дело. Их было немало. В основном женщины, любящие почесать язык, ни одна из них не верила в несчастный случай. Первые несколько недель я дожидался вечера, чтобы отправиться к дому и побродить вокруг, затем стал приходить туда днем, не предпринимая никаких предосторожностей и не боясь, что меня увидят. Я попросил показать мне место падения: травяной покров в этом месте был поврежден, имелось некое пятно – красноватое, с оранжево-охряной каймой по краям: похоже было на то, что вышивку намочили и выставили сохнуть на солнце. Трава в этом месте расти перестала, тогда как по всему саду просто буйствовала. Но более всего меня притягивала, интриговала свобода, предоставленная всем этим птицам в четырехэтажном доме. Поскольку было непонятно, как следует поступить с ними после смерти их хозяйки, на время расследования все оставили как есть, и пока вопрос решался, представительница Общества защиты животных дважды в день наведывалась кормить их и убирать за ними: птичьи экскременты в больших количествах накапливались у подножий сухих деревцов, кронштейнов, под нитями, натянутыми хозяйкой для своих питомцев, под жердочками. К концу первой же недели я убедил представительницу Общества позволить мне взглянуть на птиц. Этаж за этажом поднимались мы по лестнице в вихре крыльев, среди прикосновений множества легких оперенных тел, среди щебета, клекота, протестующего квохтанья и мелодичных рулад. Я прямо опьянел от счастья, словно давно ждал этого погружения в гущу пернатых, заслуженного возведения в некий сан в изящном и лихорадочном мире, неведомом мне еще несколько дней назад и вот, наконец, открывшемся для меня.

Особенно удивительным был третий этаж: не потому ли, что именно оттуда выпала старуха и именно там была каморка без окон в конце узкого коридора для юной постоялицы, где птицы вряд ли оставляли ее в покое? Здесь тоже было полно клеток и домиков, устроенных старухой для своих самых больших любимиц: голубок. Они безраздельно царили на этом этаже, да им было и спокойнее в отведенном специально для них месте. Были тут и турецкие особи с янтарными воротничками, и белые самочки, и розовато-оранжевые – с таким ласковым нравом, что это делало проклятие, издавна висевшее над этим домом, еще более страшным.

Я же не ощущал никакой тягости, напротив, птицы производили на меня самое положительное впечатление. Меня иногда предостерегали:

– Вы отправляетесь в вольеру? Будьте ж осторожны. Там недавно произошел один случай, окончившийся смертью. И с тех пор все эти птицы…

Фразу обычно не заканчивали, словно желая соединить этих предоставленных самим себе птиц и бесплодные усилия Общества защиты животных с резко оборвавшимся следствием. А что во всем этом привлекало меня? Возможно ли передать то состояние счастья и волнения, которое я испытывал от трепета крыльев, нежности перьев, стоило мне войти в дом? Кроме того, представительница Общества, кормившая птиц в определенные часы утром и вечером, все больше занимала меня. Это признание мне пришлось-таки сделать некоторое время спустя. Она назвалась Марией. Лет шестнадцати на вид, рыжеватая, с кругами под глазами и вся какая-то янтарная, медно-розовая, как голубки с третьего этажа. Однажды вечером я решил прийти раньше ее и подглядеть, как она пойдет по грязной улочке вдоль озера, и потому явился задолго до нее, как вдруг столкнулся с ней, будто она предвидела мою маленькую хитрость. «Меня трудно застать врасплох», – говорили ее глаза, и мне стало стыдно за свою глупость.

– Лучше помогите.

Я стал помогать, но спустя рукава, так как мне был противен помет, который она подметала, все эти остатки пищи, зерна, розоватые личинки в плошках, которые она ставила перед клетками. Затем она проверила, достаточно ли в бачках и баночках воды для питья и купания, удостоверилась, что окна открыты настежь и свет и воздух беспрепятственно поступают в помещение.

– А вы не очень-то стараетесь, – сказала Мария и засмеялась.

Вокруг нее поднялся вихрь. Я подскочил. Она говорила с акцентом.

– Вы, случаем, не боснийка? – пролепетал я, испугавшись охватившего меня предчувствия.