Николае Русу - Лия

— Знайте, парни, других таких людей, как Соломон и Александр Македонский, не было и не будет. Почему я так говорю? Потому что в книге писано…

— Вот тебе человек без забот, — сказал нам Петря, улыбаясь и указывая на своего отца.

— Не скажи, Петря, человек без забот, что дерево без плодов, а твой отец, э-хе, слава богу, — сказала тетушка Докица и опять вышла из комнаты.

Петря разлил вино по стаканам и поставил их на край стола.

— Мамочка, отложи дела на минутку и посиди с нами, — сказал он.

— Начинайте пока без меня, я подойду попозже, — ответила тетушка Докица из соседней комнаты.

— Мама, брось все и отдохни немного. Наша сахарная Лия тоже могла бы что-нибудь приготовить. Да уж знаю, как ты ее от всего бережешь.

Тетушка Докица появилась в дверях и, вытирая руки о передник, сказала Петре:

— Оставь в покое Лию, она лучше тебя во сто раз. Во время того бала она тихо сидела дома, а ты пошел и передрался с какими-то патлатиками, других дел у тебя не было. Теперь-то есть о чем поговорить на селе об отпрысках Кушмэ.

Все это она сказала без упрека, но с твердостью в голосе, затем взяла стакан, окинула всех нежным взглядом и произнесла:

— Будьте здоровыми, послушными и красивыми!

Сделав два маленьких глотка, тетушка Докица поставила почти полный стакан на стол и вышла из комнаты.

— Да и Лия хороша. Правда, отец? — сказал Петря с широкой улыбкой на лице.

— Правда, Петря. Бесится сорванец, — поднял голову мош Давид, клевавший носом на углу стола. Он держал в руке полный стакан вина, как будто колеблясь — выпить или нет.

— Всего самого лучшего! — проговорил Петря и залпом выпил.

— Марин, давай произнесем наш тост, — прошептал я.

Он подмигнул, поднял стакан и торжественно произнес:

— Все хорошее…

— До кучи, — продолжил я.

— Все плохое…

— В порошок, — заключил я.

— Ну, как, ребята, мое вино? — спросил мош Давид.

— Очень хорошее, — ответил Марин.

— А ты, парень, что скажешь? — спросил он, глядя на меня внимательно.

— Хорошее вино, мош Давид, особенно когда человек пьет его понемногу, зная меру.

— Твоя правда. Но есть люди, которые совсем не пьют вина, даже не переносят. Вот это люди! Александр Македонский был таким. Если я и пью иногда, то делаю это из-за печалей моих дочек, из-за их забот. Потому что даже у Александра Великого, хоть он и был Македонский, не было таких дочерей, как у меня. Вот Мариникэ знает. Красивая женщина в доме — что отрава сладкая для мужчин. Докица моя была, может, еще красивей, но я сумел прожить с ней в мире и согласии. Потому что был сильнее, держал себя на высоте… Хочу выпить за ваше здоровье и желаю вам быть крепкими духом…

Мош Давид не спеша выпил вино, вытер ладонью рот, затем тяжело поднялся со стула и направился к двери.

— Человече, куда ты направился? Вот она, кровать-то! — крикнула тетушка Докица и пошла за ним следом, печально улыбаясь. — Ох ты господи, грехи мои!

А Петря с улыбкой сказал:

— Батя сегодня кутнул. На самом деле он напивается очень редко. Но как переберет, становится задумчивым и молчит все время, слова у него клещами не вытащишь.

Я уловил доносившийся из горницы, где находились мош Давид и тетушка Докица, приглушенный разговор, и мне показалось, что кто-то плачет.

Я стал прислушиваться, и мое подозрение окрепло. Кто-то и в самом деле горько всхлипывал. Я так разволновался, что даже не услышал, как Петря обратился ко мне с вопросом:

— Кристиан, ты что, заснул?

Я вздрогнул и рассеянно поглядел на Лииного брата. Он сразу же меня понял, прислушался и, резко поднявшись со стула, устремился, широко распахнув двери, в горницу. Через несколько мгновений оттуда выскользнула тень и исчезла в саду. Несмотря на внезапность и стремительность происшедшего, я узнал Лию.

Петря вернулся в комнату:

— Ничего страшного. Тронутая Лия сидела в горнице и ревела. Наверное, вспомнила о полосатой кошке, что сдохла два года назад. Да вы не обращайте внимания… Кристиан, чего ты так разволновался?.. И ты, Мариникэ, глядишь как-то косо.

Петря говорил без умолку, наполняя наши стаканы. Между тем появилась тетушка Докица, ведя под руку моша Давида.

— Бесится сорванец, ребята, я ее даже пальцем не тронул… не бил, а она ни с того, ни с сего разревелась… но уж я до нее доберусь по-настоящему… тогда сам царь Соломон со всем своим царством не сумеет ее спасти…

Мош Давид еще что-то хотел сказать, но тетушка Докица легкими, но настойчивыми толчками отвела его в соседнюю комнату, и мы остались опять одни. Петря продолжал болтать; когда смеялся Марин, смеялся и я, когда поднимали стаканы, поднимал и я, однако мысли мои были далеко от этого застолья. Всей душой я устремился к Лии, которая несколько минут назад сидела в горнице, уткнувшись в подушки, и плакала. Почему она плакала? Неужели из-за меня? Кто тебя поймет, Лия-Лия-жаворонок?

Поздней ночью мы встали из-за стола и вышли на улицу. Прощаясь, мы договорились, что завтра встретимся вновь. Дорогой я слушал, как темноту села раскалывало веселое гиканье парней.

Дома мы сразу легли спать. Правда, Марин попытался завязать разговор, но, почувствовав, что я не расположен к болтовне, замолчал, как мне показалось, слегка рассердившись, но уже через несколько мгновений захрапел.

Беспокойные мысли не давали мне заснуть. Я чувствовал себя виноватым, понимая, что опять чем-то не угодил Лии. Может, мне не следовало приезжать?

Но раз уж я здесь, необходимо повидать Лию, поговорить с ней и все выяснить. Но как это сделать? В Кишиневе мне и в голову не могло прийти, что придется столкнуться с такими проблемами. Я снова представил настежь раскрытые двери в горницу и Лию с растрепанными, развевающимися волосами, стрелой промелькнувшую из комнаты в темноту сада. В ночь.

Я тут же бесшумно встал, оделся и на цыпочках вышел во двор.

Феерически мерцали звезды, и казалось, сама прохладная тишина ночи струится из небесных светил. Хор сверчков в одной тональности исполнял свою тысячелетнюю песню, придававшую особое очарование этой ночи.

Я быстро пошел по улицам села, дважды свернул и оказался перед воротами Лии. Я тяжело дышал, и сердце мое беспокойно стучало. Попытался затаить дыхание, не понимая, что означает это состояние — предчувствие неудачи, необоснованное волнение или просто-напросто страх. Долгое время я простоял, опершись на забор, пристально глядя на черные окна дома, мысленно повторяя в ритме метронома: «Приди, Лия, приди, Лия, приди, Лия…» Я был убежден, что она почувствует мой зов. Послышался шорох. Я настолько внушил себе мысль, что выйдет только Лия. И никто другой. Я шагнул навстречу шуму и позвал сдавленным голосом, охваченным спазмом нахлынувшей радости: