Соня Фрейм - Опасный возраст

— А зачем тогда это было? Напротив окна? Она же была там, верно? Сидела и смотрела, поэтому ты решила это сделать.

Внутри меня медленно росло непонимание. Элена недоуменно пожала плечами.

— О чем ты? Там никого не было.

Но я знал, что был прав.

— Она тебе не конкурентка. Поцелуешь меня так же сейчас, когда ее уже нет?

Элена рассмеялась и воскликнула:

— Сергей, не будь смешным. Я не занимаюсь такими глупыми состязаниями.

Я тоже начал смеяться, не переставая на нее смотреть.

— Ну поцелуй меня снова. Давай же, просто так. Слабо?

— Какой ты глупый, — покачала она головой и снова коснулась меня своими губами, но я почувствовал, что это было механически.

Понемногу становилось ясно ее отношение ко мне. Хотелось только улыбнуться, и если бы я плакал в этом возрасте, то потом и расплакаться. Потому что Элена выбирала эгоистичные и злые пути.

— Что она тебе сделала? Что ты хотела доказать этой девочке? — спросил я, глядя на ее лицо, которое застыло в паре миллиметров от моего.

Она смотрела куда-то мне в подбородок, хотя я понимал, что ей просто не хочется поднимать глаза: ведь я ее раскусил.

— Наверное, просто не люблю с кем-то делиться своими достижениями, — лишь пробормотала она.

— Что? — Я слегка опустил голову, взглянув в ее лицо. — Я — твое достижение?

— В некотором роде.

Элена позволила себе очередную ухмылку, а затем поцеловала меня снова, почти невесомо.

— Пока, Сергей.

С этими словами она направилась к подъехавшему такси. Где была Алина, я не знал: из музея она не выходила. Сегодня Элена удивила меня с неприятной стороны. Не зная, что и думать, я отправился к Дэну, в его секцию тай-бо, потому что мне надо было с кем-то поговорить.

Тай-бо находилось у черта на куличиках. Помимо него у Дэна были еще баскетбол, только в частной секции, и легкая атлетика. Я понятия не имел, как у него на все хватает энергии. Иногда я ходил с ним на баскетбол — просто посмотреть, как играют другие, — и понимал, что у меня не хватило бы сил на такой гиперактивный образ жизни.

Тренировка Дэна как раз заканчивалась. Он не знал, что я приеду, поэтому слегка удивился, увидев меня в холле. Сам он был взмылен, но расслаблен, как обычно с ним бывало после тренировок. Я без лишних переходов рассказал, что произошло, и он лишь присвистнул.

— А теперь просто дай этому оценку, как ты умеешь, без лишних заморочек.

Мы сидели в пустой раздевалке. Запах стоял неважный, пахло прелой обувью, но нам было все равно.

— Твоя Элена звезданутая и чокнутая.

— Чокнутая немного, — согласился я.

— Вообще полностью. Эти больные творческие эксперименты… Или у нее просто нет мужика. Был бы мужик, она бы такой херней не занималась.

Для таких людей, как Дэн, разумеется, многое в наших отношениях с Эленой было непонятно, но я и не винил его.

— А звезданутая потому, что она это сказала.

— Что я — ее достижение?

— Ага. — Он откинулся назад, подложив под голову полотенце, и слегка прикрыл глаза. — Она все видит только как… продукт своего влияния. Не знаю, так мне кажется.

Я растерянно смотрел в пространство, думая над тем, что он сказал. До этой малоприятной истины я и сам дошел.

— Алину твою жалко, — добавил Дэн. — По-моему, она — хорошая девчонка.

— Очень.

— Но ты ее больше не любишь.

— Нет. Только зачем Элена так поступила?

— Потому что она — жестокая, самовлюбленная сука, которая из развлечения показала девочке ее место.

— Ты превращаешься в голос моей совести, который я игнорирую.

Дэн внезапно ухмыльнулся и пробормотал:

— Зато будет что вспомнить в старости. Как из-за тебя чуть не подрались знаменитая художница и твоя бывшая.

— Они не дрались. И это только звучит весело. Я был в весьма неудобном положении. А Элена… просто странная. Я не понимаю ее.

— Да что тут понимать. Ты ей нравишься, но она никогда не будет с тобой мутить. Почему, я тебе уже говорил. Потому что ты — школота. Она как бы… метит территорию, — и он издал веселый смешок, — но не позволит тебе больше, чем эти поцелуйчики. Да и то… только когда она этого захочет.

— Хреновый вывод.

Тяжелая рука Дэна легла мне на плечо, и он сказал мягким, доверительным тоном:

— Чувак, отцепляйся уже от нее. Она только измучает тебя. Эта история закончится ничем.

Раньше я упрямо говорил что-то вроде «мы еще посмотрим», но в этот раз вдруг, к собственному удивлению, промолчал. Значит, я и сам начинал принимать правду, которую всегда игнорировал.

Я снова погрузился в напряженный режим учебы, и у меня не было времени ходить в музей или к Элене. При иных обстоятельствах я послал бы все к черту, чтобы только увидеть ее, но сейчас тормозил себя каждый раз, когда эта идея начинала одержимо барабанить в моей голове.

Потому что мне не понравилось то, что случилось в прошлый раз.

Мне не понравилось ни ее странное отношение ко мне, похожее на контрастный душ, ни то, что она обидела Алину из веселья и ненужного самоутверждения. Ей не хотелось чувствовать себя лучшей. Она и так ею была и знала об этом. Элена сделала это из той самой странной жестокости, которая пряталась в ней и показывала голову в редкие минуты.

Каждый раз, когда ситуация была неоднозначна, я брал паузу.

Элена оставалась со мной во снах: хрупкая, как фарфоровая статуэтка, а в глазах завихрялась тьма всезнания и скрытой порочности. Она смотрела на меня вызывающим взглядом, словно приглашая к чему-то, но я стоял как истукан, не в силах сделать к ней шаг навстречу.

Это ощущалось как что-то неправильное: понимать, что тот, кто был для тебя всем, вдруг оказался не таким, каким ты его видел.

Мы пропали друг у друга из виду. Я рисовал что-то для конкурса, а потом комкал бумагу или складывал из нее самолетики. Смысла ни в чем не было. Все я делал на автомате, хотя и без осечек. Но перестал ассоциировать себя со своими действиями.

В эти дни я периодически доставал свой главный рисунок с домом в тысячу этажей и смотрел на него, размышляя, что с ним сделать. Рука не поворачивалась сбросить на него атомную бомбу или лавину либо окатить его водами всех океанов. Я каждый раз откладывал его, потому что не мог уничтожить то, что стало выражением меня самого. Эксперимент зашел в тупик.

Или же я просто видел перед собой ее слегка одержимый взгляд, когда она говорила, что создала живое существо и убила его. Я боялся, что со мной произойдет что-то непоправимое. Подростковый период — и без того время психических травм.

Больше ничего не происходило. Весь месяц был окутан снежным маревом, в котором терялись дома, фонари и вообще все. Словно город превращался в большую снежную личинку. Это был период ожидания и смутной тревоги. Я знал, что город вылупится прежним из этой зимы. Но, может, в моей жизни что-то поменяется?