Соня Фрейм - Опасный возраст

Выйдя на улицу, я наконец обернулся.

— Что прете?

— Тебя, по-моему, плохо воспитывают, — сказал один из них.

— Да пошел ты.

— Что ты сказал?

— Я сказал: отвянь! — гаркнул я.

Они смотрели на меня с легким недоверием, я же был готов к любому повороту событий. Драка? Отлично. Мне казалось, что по венам течет жидкая лава. В тот момент я ненавидел их всех, и если никто из них меня не ударит, сам наброшусь. Надо было уходить.

На крыльцо вышел кто-то еще. Я уже почти не различал звуков и образов.

— С этим Сергеем надо осторожнее. Я слышал, он в шестом классе кому-то челюсть сломал.

— Да, его же исключить хотели. Псих какой-то…

Они ринулись на меня одновременно, и я молниеносно пригнулся.

Когда дело доходило до драки, я превращался в другого человека. У меня не было мыслей, я становился сгустком безумной силы, которая хотела уничтожать и при этом быть уничтоженной самой.

Появлялась странная интуиция. Я всегда знал, когда увернуться, а когда, наоборот, врезать изо всех сил. Они были крупнее меня раза в два. Но мне удалось их столкнуть, навешать каждому по лицу, еще и по почкам добавить. Были моменты, когда мне казалось, что я способен убить, и потом это назовут действием в состоянии аффекта.

Но они заслужили.

Тут один из них резво обернулся и врезал мне по скуле. Но кулак скользнул почему-то по лбу. Кажется, на его пальце было кольцо или что-то еще металлическое.

Бровь была рассечена мгновенно.

Глаз начало заливать чем-то теплым.

— Прекратите! А ну оттащите их!

Ян, Кирилл и еще пара парней. Я никого не мог узнать.

Я и себя не узнавал.

— Надо ментов звать.

Наконец кто-то меня схватил и сжал изо всех сил по бокам. Я пытался вырваться, но внутри меня уже что-то угасало.

Вдруг проступили холод улицы и запах снега. Изо рта валил пар. Я был здесь.

— Ну и псих…

— Намордник бы на такого надеть…

— Больной!

— Вообще больной…

— Урод! Иди сюда, мы не закончили…

Передо мной возникло лицо Яна, который с недоумением воззрился на меня и поинтересовался:

— Серый, где тормоза у тебя?

Почему-то в ответ захотелось улыбнуться, что я и сделал. Ян отшатнулся: видно, это было жутко.

— Захотел справедливость восстановить? — вопросил снова он. — Дурак ты, Серый.

Ох, Ян. Он был одним из немногих, кто понимал всю извращенность этого мероприятия, но с удовольствием принимал в нем участие.

Руки, державшие меня, медленно разжались. Я отряхнулся и поправил куртку. Кровь уже затекла за шиворот. Рядом с Яном вылупился Кирилл, который со злостью таращился на меня с минуту, а затем рявкнул:

— Доволен, что все испортил?

Последнее, что я сделал, — это быстро и точно дал ему под глаз и побрел куда-то в ночь. За мной никто уже не стал гнаться. Все столпились вокруг согнувшегося Кирилла, и я слышал, что они собираются звонить в милицию.

Да ради бога. Телефонный номер 02.

Все это было неважно.

Я не думал о справедливости в тот момент, я вообще очень плохо себе представляю, что это такое. Битва за Сашу? Как комично и жалко. Иногда я очень плохо понимал, что пытался доказать и зачем.

Не помню, сколько часов провел, блуждая по темным переулкам. Бровь саднила, но потом я забыл про нее, потому что вокруг стоял острый холод, и внутри тоже все сковало морозом. Это была обычная реакция после драки: я становился словно неживым.

Перед глазами плыли причудливые полосы света, изредка попадались люди, которые, завидев мое лицо, тут же отшатывались и стремились пройти мимо как можно быстрее. Я пришел в себя окончательно спустя несколько часов бесплодных скитаний.

Надо было идти домой.

Ноги несли меня на автомате, и я думал о том, что сейчас меня может ждать. На часы не хотел смотреть намеренно. И так знал, что уже очень поздно.

Во дворе дома я безотчетно поднял взгляд на свои окна. Они горели тревожным неспящим светом, и меня кольнули слабые угрызения совести. Я всегда чувствовал, что должен вести себя иначе по отношению к матери, но мне никогда не хватало силы воли. Или я недостаточно того хотел…

Когда я появился на пороге, она была как пушечное ядро, а глаза казались такими темными, что зрачки сливались с радужкой. Взгляд задержался на брови, а затем она втолкнула меня и быстро захлопнула дверь. В меня ударила ее ледяная ярость.

— Где ты был?!

— Не помню. Просто ходил.

— Уже два часа ночи! Два! Я должна быть на работе к восьми и из-за тебя уже вообще не усну! Ты не понимаешь, как мне тяжело работать без сна! Что с тобой было?!

Я присел на пол в прихожей и прислонился спиной к стене. Глаза закрылись, но я продолжал слушать. Она говорила, спрашивала и, не слушая ответа, снова что-то кричала мне в лицо.

— Ты же знаешь про вечер памяти? — Я слегка приподнял веки.

— Знаю! И что ты там натворил, я тоже знаю! Вставай сейчас же, надо заняться твоей бровью.

Я нехотя приподнялся.

— Все в порядке…

— Ее надо зашить.

— Ты это будешь делать сама?

Вместо слов она просто надела куртку и выволокла меня обратно в подъезд. Я еле шел. Уже не было никакого желания сопротивляться. Она быстро поймала такси, впихнула меня в салон, а сама села на переднее сиденье. Всю дорогу мы молчали. Таксист, пожилой дядька с флегматичными усами, косился то на меня в крови, то на нее, источающую обжигающее молчание. В итоге мы приехали в больницу неподалеку от дома. Я ее хорошо знал. Все мои драки в итоге заканчивались тут, где мне пересчитывали ребра и зубы.

Дежурный врач в травмпункте был свободен и занялся моей бровью. Не обошлось без тупых шуточек вроде «жить будет». Иногда от злости и скверного чувства юмора я думал, что было бы забавно помереть сразу же после таких слов. Но после самоубийства Саши шутить про смерть стало вообще несмешно.

Бровь надо было зашить. Там располосовали почти до виска.

— Заявление подавать будете? — равнодушно осведомился доктор, занимаясь моей раной.

— Нет, — хором ответили мы с мамой.

Он лишь зевнул и стал зашивать. Я ничего не чувствовал. Скорее всего, из-за наркоза. Но и кончиков пальцев я тоже не ощущал. Напала страшная апатия.

Через час мы уехали домой на очередном случайном такси. И все началось по новой. Мама рывком сдернула с меня куртку и засунула ее в шкаф, который заколыхался от того, с какой силой она закрыла дверцу.

— И о чем ты только думал?! — Мышцы ее лица казались неподвижными, но в глазах и голосе плескалась ярость с какой-то плохо скрываемой обидой.

— Я говорил тебе.

— И что с того?

Она гремела посудой на кухне, делая нам обоим чай.

Я безучастно следил за ее резкими движениями, слушая, как она громыхала чайником, а чашки жалобно стукались друг о друга. Лоб начинал оживать и ныть. Я не боялся физической боли. С ней можно сладить, если отключиться. Иногда, как бы странно это ни звучало, я мог покидать свое тело. Я отправлял себя куда-то глубоко внутрь, в самое безопасное место на земле, которое находилось во мне. Там было спокойно и хранилось все самое настоящее, искреннее. То, что нужно спрятать, прежде чем это уничтожат другие.