Наталья Мелёхина - Железные люди (сборник)

– Коля, а где, ты говорил, эти ленинградцы-учителя похоронены?

– Так вон там, на пригорке, – указал пастух, нисколько не удивившись вопросу Рудина. – Поклониться, что ль, хочешь? Так пойдем, и я с тобой схожу. У меня и чекушка с собой есть – взял на опохмел. И помянем там!

Они попросили у Насти цветов и неторопливо побрели на кладбище.

Мите было тесно в городской квартире. Казалось, стены давят, потолок – как крышка на коробке, вода из-под крана – мёртвая: не для питья, а так, чтоб полы да посуду мыть.

Он так и не смог привыкнуть к «хрущёвке» после деревенской вольницы, после детства, проведенного в лесу, на реке да на озере.

Два года назад он приехал в город, чтобы учиться на биофаке. Митя сдал ЕГЭ с высокими баллами и поступил на бюджетное место без проблем. Правда, общежития не полагалось, и Митя с тремя однокурсниками в складчину сняли двухкомнатную квартиру.

Переезд в город оказался не просто сменой места жительства, а полным переворотом всего и вся. Даже имя теперь у Мити было другое. Дома, в деревне, родители и братья называли его Димкой, а ровесники – Димоном или Димычем. В городе он стал Митей. Так его окрестили товарищи в литературной студии при вузе. Туда Митя тоже попал из-за тоски по деревне. Он страстно обожал охоту, жил ею, бредил ею и в городе, отлученный от любимого занятия, вдруг начал писать коротенькие рассказы и очерки о природе.

Дома Димон слыл настоящим хулиганом. В компании таких же весёлых раздолбаев-ровесников он ладил «поджиги», прыгал с тарзанкой во время июльских купаний, безобразничал на Святках, разваливая поленницы и засыпая снегом двери в избы. Он не давал спуску обидчикам на деревенских дискотеках. С отцом и старшими братьями ходил то на рыбалку, то на охоту, причем стрелять научился так рано, что не запомнил этого момента. Зато, как заноза, врезалась в его память первая большая добыча: Димка добыл медведя на овсах. И было тогда удачливому охотнику всего лишь шестнадцать лет. И ничего Димон в деревне не боялся, кроме скуки – самого ненавистного врага в юности.

Но в литературной студии вся эта бесшабашность куда-то улетучивалась. ЛИТО посещали «филологини», километрами строчившие концептуальные стихи без разделения на строфы и строчки. Приходили надменные «физики». Эти не разменивались на малые формы и писали сразу романы, в основном в стиле Стивена Кинга или Айзека Азимова.

Оказалось, вовсе не просто поведать этим чужим людям о том, что в деревне казалось таким обыденным и привычным. Дома не было нужды в этих рассказах, а в городе для них не находилось подходящих слов. Какими фразами описать, как замирает сердце при хорканье вальдшнепа? Как составить предложение, чтобы передать дрожь в ногах при подходе к медведю, упавшему после твоего выстрела вроде бы замертво, а ну как нет? Сколько нужно труда, чтобы живописать самозабвенное пение глухаря на току, да так, чтобы эта неуклюжая мозаика из букв ничем не уступала глухариной песне?

Но Митины тексты были настолько не похожи на то, что обычно читалось на заседаниях ЛИТО, что его полюбили и приняли в эту разношерстную компанию. Относились к нему, правда, немного свысока, прозвали «скромняга Митяй», но чаще звали попросту Митя. К тому же он явно не был конкурентом в погоне за славой модного автора. «Так, ерунда – Пришвин да Бианки его писатели», – рассуждали молодые дарования.

Нынешним вечером Митя был завален работой: к семинару задали прочитать и законспектировать огромную скучнейшую статью об условных и безусловных рефлексах у животных. Но Митя и не думал приниматься за чтение. В задумчивости на тетрадном листе он в который раз делал один и тот же набросок – рисовал свою собаку, русского спаниеля Шмеля. Накануне позвонил из деревни старший брат Олег и рассказал, что Шмель пропал на охоте: увязался с лайкой Тоболом в погоню за кабаном, а охотники отстали и потеряли собак.

Митя заштриховывал уши нарисованного Шмеля и представлял, как братья подзывали собак, добавляя к кличкам напевный призыв «Во-о-от! Во-о-от!». И наверняка потом охотники курили нервно в ожидании псов на месте последнего привала. Охотничьи собаки каким-то образом понимали: если пришлось разминуться с хозяевами, то нужно прийти туда, где в последний раз останавливались передохнуть. В тот день явно братьям выкликивать пришлось до хрипоты, а ждать – до темноты. Лишь вечером к привалу вернулся Тобол, а Шмель так и не пришел…

Митя едва ли не физически ощущал тоску своих братьев, которым пришлось возвращаться домой без спаниеля. Он словно воочию видел, как брели они по сумеречному уже лесу, остерегаясь хлёстких веток, понуро шагали по мокрым павшим листьям, будто топтали мокрое ватное одеяло… Из-под Митиного карандаша появился высокий пень, похожий на лесное чудовище из детских мультфильмов.

После пропажи Шмеля прошло уже четыре дня. Митя так переживал все это время, что, кажется, все его тревоги и опасения воплотились нынче ночью в коротком черно-белом сне: на вырубке у заброшенной деревни Васильевское сидел у высокого осинового пня продрогший оголодавший Шмель. Он не выл, а скулил, будто плакал, будто жаловался, как потерявшееся дитя. Во сне это место на вырубке показалось Мите смутно знакомым. Он вспомнил: здесь в прошлом году они заготавливали дрова с братьями и отцом, и батя потерял цепь от бензопилы. Зоркий Митя нашел ее во мху неподалеку от той самой осины, от которой теперь остался только высокий пенек.

Едва проснувшись, Митя стал звонить Олегу и, смущаясь, ожидая от старшего брата насмешек – чего, мол, ты, как старая бабка, ерунде всякой веришь! – попросил сходить на вырубку проверить сон. Но Олег, к Митиному удивлению, не только не насмехался, но даже пообещал сходить в лес как можно скорей, сегодня же после рабочей смены на ферме в колхозе. «Ты больно-то там не горюй, Димон! – подбодрил Олег младшего. – Знаю, каково собаку терять, но что поделать-то?! Бывает! Двоек еще нахватаешь! А сходить – схожу, проверю!»

Два года назад у Олега погибла западно-сибирская лайка Тайга. Слишком близко подошла к кабану, и порвал ее клыкастый так, что помощь ветеринара уже не понадобилась. Митя не сомневался теперь: брат отлично понимает его, как охотник охотника. Олег даже не рассмеялся. Сразу сказал – схожу, проверю. И вот теперь младший ждал звонка от старшего. Телефон лежал прямо перед Митей на раскрытой монографии об условных и безусловных рефлексах. Минуты и часы в ожидании растекались, как смола по еловому стволу, и чтобы отвлечься, Митька рисовал эпизод за эпизодом из жизни Шмеля.

На тетрадном листе рождалась новая картинка – Шмель-щенок. Друзья Олега привезли его в вологодскую деревню из Ярославля на исходе суровой зимы. К щенку прилагалась родословная и тряпка из материнского гнезда, чтобы малыш быстрее привык к своему новому дому. До этого в Митиной семье жили только лайки, и юноша вспомнил, с каким недоверием он сам, отец и братья рассматривали спаниеля в день знакомства с ним: по сравнению с лайками Шмель казался слишком миниатюрным, даже декоративным. Однако внешность обманчива.