Диана Машкова - Меня зовут Гоша: история сироты

– Эй, – я шепотом подозвал Макуху, – принеси мне ножницы.

– А где они? – он даже не спросил зачем.

– Там, у нее в столе, – говорю. А сам продолжаю расчесывать, наглаживать. Полные штаны счастья. Но только мне ножницы принесли и я начал стричь, как питалка очнулась, оторвалась от телевизора.

– Гынжу, что ты там делаешь?

Отогнала меня и что-то там быстро сделала со своими волосами, заколола, и я остался ни с чем. А мне так нравилось! Я потом даже в старших классах хотел из-за нее парикмахером стать. Курсы прошел бесплатные, которые нам в баторе проводили, и конкурс парикмахерский выиграл. Так что у нас реально были нормальные питалки, мы их любили. В новой группе у нас было четыре комнаты. В одной у питалок была переодевалка и что-то типа комнаты отдыха. В другой комнате девочки спали. Еще в одной мы с Павликом были. А в последней жил Дима – еще один мой друг на всю жизнь – и другие мальчики. Диму я как раз встретил в третьей группе, там же познакомился с его братом, Даней, и еще одним мальчиком, Максимом. Он был темноволосым, с квадратным лбом и страшно умным. Все время с книгами сидел, раньше всех научился читать. И еще у нас в третьей группе были девочки Яна и Лиза, которых быстро забрали. Все дети пришли в эту группу из приюта, но кто и как попал в приют, я не знаю. В общем, получается, в третьей группе у нас были я, Павлик, братья Дима и Даня, Максим, Яна и Лиза.

Лиза была толстая, рыжая, противная такая. Но ее почему-то забрали в Америку. Все это реально как по щелчку произошло. Я даже не помню, как она исчезла – взяла и исчезла, вот и все. То ли в тихий час, то ли сразу после. Нам никто не говорил: «Дети, Лиза уезжает навсегда, попрощайтесь с Лизой». Ничего подобного. Просто была Лиза, и вот ее не стало. Я только потом уже, когда вырос, узнал, что ее удочерила семья из Америки. Потом так же и Яну забрали. Не знаю, кто и куда. В голове у меня только одно отложилось: вот мы празднуем чей-то день рождения, водим хороводы. А потом празднуем следующий день рождения, и Яны с Лизой уже нет. Я не завидовал им. Не думал в те моменты, что мог бы и сам уйти. Просто становилось грустно оттого, что кто-то покидает группу. Вот мы вместе играем, тусим, и вдруг – он или она пропали. Куда делись? Неизвестно. Это раздражало, потому что полная неизвестность. А вдруг завтра кто-то еще так пропадет? Вдруг это будет мой лучший друг? И опять никто ничего не объяснит.

Из дошкольного корпуса мы никуда не выходили. Улицы и дома за забором детского дома видели только те, кого забирали в гости – как, например, меня. А все остальное время мы ездили на детдомовском автобусе, если куда-то спонсоры приглашали. В Макдаке несколько раз были. Однажды нам там выделили отдельную детскую комнату, какой-то праздник у нас был, что ли. И нам носили детскую еду, а мы такие радостные, все это ели и бесились от счастья. Нас потом наказали за то, что мы плохо себя вели – кидались друг в друга стаканчиками, все перевернули вверх дном. Еще нас возили в цирк, в зоопарк. Точно помню, что был в цирке на проспекте Вернадского. Нас загружали в автобус, прямо во дворе детского дома, мы ехали, потом выходили у цирка, строем шли ко входу, проходили на места, смотрели представление, и так же обратно – строем. Об общественном транспорте я тогда почти ничего не знал. Не знал, что такое метро, как оно называется, на троллейбусах, трамваях не ездил и названий их тоже не знал. Только видел, что ездят они по дорогам, когда с тетей Ирой домой к ней ходил. Кажется, пару раз мы катались с тетей Ирой на автобусе – в зоопарк ездили или куда-то еще, точно не помню.

В третьей группе, в пять лет, я попробовал первую сигарету. Видел, как питалки курили, а потом выкидывали бычки, не затушив. И я тут как тут: «Интересно, что это такое? Как это делается?» Поднял окурок, это была тонкая сигарета, розовая, и докурил. Не по-настоящему докурил, так, баловался. Дым в легкие не затягивал, а просто в рот набирал. И вот с того раза я стал подбирать бычки. Если видел, что валяются, обязательно поднимал и пробовал. Даже не знаю, зачем мне тогда это было надо. Наверное, просто такой возраст, что хотелось копировать взрослых.

И еще в то время стало интересно, чем девочки отличаются от мальчиков. Тем более в третьей группе нас уже разъединяли, чтобы мыться. Мальчики мылись отдельно, девочки отдельно. Раньше-то мы мылись все вместе, и вопросов не возникало. Точнее, возникал один вопрос, но совсем примитивный, и ответить на него никто нам не мог.

– А почему это у меня что-то свисает, а у тебя нет? – спрашивал я у девочки, которая стояла рядом в душе. Это года в три-четыре.

– Не знаю, – удивлялась она. Девочки сами не понимали разницы.

– Понятно, – хотя, конечно, ничего не понятно. И все отличие было в том, что у меня что-то есть, у нее этого нет.

А как стали разделять, мы поняли, что есть мальчики и девочки. Но вот чем одни от других отличаются – загадка. В чем реальная разница между мужчиной и женщиной, нам никто не рассказывал. Мы видели только то, что видели – одежда разная, у нас шортики, у них платьица. Наверное, если б мне тогда сказали: «Гриша, ты девочка», я бы ответил: «А, здорово, но почему я тогда не в платьице хожу?» И еще, когда мы в лагере ходили купаться, мальчикам разрешали купаться голыми, а девочкам нет. Им говорили: «Нет, вы в трусиках купаетесь». Вот и вся разница.

Кстати, мне тогда первый раз в жизни понравилась девочка. У Натальи Анатольевны была дочка Настя, и мы с ней дружили офигенно. Даже целовались. Она приводила свою дочку к нам в группу, и мы с ней играли, вместе по лужам бегали. Были, типа, друзья, но на самом деле у меня была какая-то такая первая неосознанная любовь. Я ее задирал, дразнил немножко.

– Толстая, толстая!

Она бежала к маме жаловаться:

– Мама, он меня называет толстой!

– Гриша! – Наталья Анатольевна укоризненно смотрела на меня.

– Ну, она же толстая, – не сдавался я.

– Она не толстая, а полненькая, – объясняла Наталья Анатольевна.

Так мы и жили. В своем закрытом от всех мирке и с вопросами, на которые не знали ответов.

Но жизнь в дошколке подходила к концу. Летом, перед лагерем, собралась комиссия, чтобы определить, кто из нас будет учиться в нормальной школе в нашем детдоме, а кто поедет в другой детский дом, коррекционный. Конечно, нам этого не говорили. Просто собрали всех рядом с групповой и вызывали по 2–3 человека для тестирования. Слога какие-то мы читали. Рисунки рисовали специальные. В прописях что-то там заполняли. И по результатам, после того как мы вернулись из летнего лагеря, нас 1 сентября разделили на две группы. За первой группой приехал чужой автобус, из другого детского дома. Их одели в новую школьную форму, выдали им ранцы и загрузили в автобус. Так они отправились в новую жизнь. Не помню, чтобы их предупреждали об этом. А остальные, тоже в новой школьной форме и с ранцами, пошли в младший школьный корпус.