Гийом Мюссо - Девушка и ночь

Сказать, что мы с ним редко созванивались, было бы большим преувеличением. Быть братом героя – страшное дело. Всякий раз, когда мы с ним общались, мне казалось, что я отнимаю у него время, которое он мог бы посвятить заботам о детях, отчего наше общение выглядело со стороны довольно забавно.

– Привет, братишка! – говорил он, беря трубку.

Как всегда, его бодрый тон, который никоим образом нельзя было назвать заразительным, лишал меня сил.

– Привет, Жером! Как жизнь?

– Только ни слова о погоде , Тома. Говори прямо, что тебе нужно?

По крайней мере в этом он облегчил мне задачу.

– Я виделся сегодня с мамой. Ты в курсе, что у нее инфаркт?

– Само собой.

– Почему же ты мне ничего не говорил?

– Она сама попросила меня об этом. Ей не хотелось тебя беспокоить.

Да ну!..

Я спросил о снотворном, которое Фанни подсыпала Винке.

– Это порядочная гадость, – ответил Жером, – и теперь, по правде говоря, его уже почти не прописывают.

– А тебе когда-нибудь приходилось?

– Нет, но тебе-то это зачем?

– Да вот пишу сейчас роман. Историю, которая происходит в 90-е. Сколько таблеток нужно принять, чтобы был летальный исход?

– Понятия не имею, все зависит от дозы и от особенностей организма. Этот препарат принимал Курт Кобейн [153], когда пытался покончить с собой.

– А я думал, он застрелился.

– Я имею в виду его неудачную попытку самоубийства за несколько месяцев до того. Тогда в его желудке обнаружили с полсотни таблеток.

Фанни говорила про пригоршню – это вам не полсотни .

– А если выпить штук пятнадцать?

– Поймаешь мерзкий кайф, а может, впадешь в кому, тем более если смешаешь таблетки со спиртным. Говорю же, все зависит от дозы. В 90-е лаборатория, производившая эту дрянь, выпускала в продажу капсулы, в которых содержалось два миллиграмма того же действующего вещества. В таком случае пятнадцати капсул вкупе с «Джим Бимом» [154]тебе хватит с лихвой, чтобы отправиться на небеса.

От чего ушел, к тому пришел…

И тут мне в голову пришел неожиданный вопрос:

– Ты, часом, не знал врача по имени Фредерик Рубенс – он как раз практиковал в Каннах лет двадцать назад?

– Доктор Мабузе! [155]Ну как же, его там каждая собака знала, и не с лучшей стороны.

– Мабузе – это его прозвище?

– У него были и другие, – с усмешкой сказал Жером: – Фредо Наркошо, Фреди Нарко-Крюгер… Он был наркоман и сам продавал наркоту. Был замешан в наркобизнесе и в разных темных делишках, мыслимых и немыслимых: распространял допинг, занимался незаконной медицинской практикой, приторговывал рецептами…

– И его исключили из врачебного сообщества?

– Угу, жаль поздновато, вот что я тебе скажу.

– Не знаешь, он по-прежнему обретается на Побережье?

– С таким послужным списком он недолго протянул – загнулся, когда я еще был студентом… Так ты что, корпишь сейчас над медицинским триллером?..

В лицей я приехал почти затемно. Автоматический шлагбаум был заблокирован в верхнем положении. Нужно было всего лишь посигналить охраннику, чтобы тот сверился со списком – значится ли там мое имя. И хотя он меня не нашел в списке, но узнал и пропустил, попросив только, чтобы я оставил машину на стоянке у озера.

Ночью кампус являл собой восхитительное зрелище: он выглядел как единое, монолитное целое, не то что днем. Мистраль рассеял тучи – небо прояснилось и украсилось огоньками звезд. От автостоянки декоративные фонари, факелы и яркие гирлянды, придававшие ему волшебное очарование, указывали гостям путь к местам, где шумел праздник. А таких мест, с учетом выпусков тех или иных лет, было немало. На празднество, проходившее в спортивном комплексе, собрались выпускники 1990–1995 годов.

Когда я вошел в зал, мне стало как-то не по себе. Я оказался в гуще маскарада, посвященного, если можно так сказать, самым жалким костюмам 90-х . Сорокалетние кавалеры и дамы повытаскивали из шкафов видавшие виды конверсы, драные 501-е джинсы с завышенной талией, кожанки «Шотт», шотландские рубашки в крупную клетку. Самые спортивные облачились в мешковатые штаны, куртки «Тачини» и «Шевиньон».

Максима я заметил издалека: на нем была майка с эмблемой «Чикаго Буллз». Народ вился вокруг него, как будто он уже был депутатом. У всех на устах было имя Макрона. Они все еще не могли оправиться от удивления, что страной отныне правит президент, которому меньше сорока, который говорит по-английски, знает, как работает экономика, и, руководствуясь чисто прагматическими соображениями, на каждому шагу твердит, что хочет преодолеть все старые идеологические разногласия. Если в один прекрасный день в этой стране что-то изменится, то это либо произойдет сейчас, либо не случится никогда.

Заметив меня, Максим показал мне жестом: десять минут. Я кивнул и, пока суд да дело, слился с толпой и прошел через весь зал в буфет, который, по иронии судьбы, лепился к стене, где вот уже двадцать пять лет тлели трупы Алексиса Клемана и Винки. Буфет был расцвечен гирляндами и старенькими афишами. Как и сегодня утром, я не ощущал никакого отвращения. Ни малейшего приступа дурноты. Зато я чувствовал, что мой разум как бы окружил себя защитной стеной, отказываясь смириться со смертью Винки.

– Чего-нибудь хотите, месье?

Слава богу, в этот раз разливали спиртное. Здесь был даже бармен, который готовил коктейли на заказ.

– Сможете сделать мне кайпиринью? [156]

– С удовольствием.

– Сделайте парочку! – прозвучал голос у меня за спиной.

Я обернулся и узнал Оливье Монса, мужа Максима, директора Антибской муниципальной мультимедийной библиотеки. Я поблагодарил его за предоставленную мне любезную возможность пообщаться с двумя их милыми дочурками, после чего мы стали вспоминать забавные истории о «добрых старых временах, которые на самом деле были не такими уж добрыми». Я запомнил Оливье эдаким манерным интеллигентиком, а на поверку он оказался славным малым с отличным чувством юмора. Через две минуты нашего общения он, однако, доверительно сообщил, что, по его ощущениям, у Максима уже несколько дней очень тревожно на душе. Он догадывался, что тот скрывает от него причину своих тревог, и был уверен, что я наверняка в курсе дела.

Я решил быть с ним искренним, но только отчасти и сказал, что в свете предстоящих выборов некоторые Максимовы недоброжелатели пытаются достать скелеты из шкафа, чтобы заставить его отказаться баллотироваться в кандидаты. Я темнил, отдаленно намекая, что для того, чтобы заниматься политикой, нужно заплатить большую цену. Я заверил Оливье, что нахожусь здесь как раз для того, чтобы поддержать Максима, и что скоро от всех этих угроз останутся одни лишь далекие воспоминания.