Гийом Мюссо - Девушка и ночь

И вдруг я вижу тебя, Тома! В окне маячит твоя гнущаяся под ветром фигура на молочно-белом фоне зимних предвечерних сумерек. Спать уже совсем не хочется – вот так, вдруг. А хочется жить и двигаться вперед – тоже вот так, вдруг. Потому что только с тобой жизнь моя могла бы стать безмятежной, многообещающей, насыщенной планами, путешествиями, солнечным светом и детским смехом. Я чувствую, что существует узкая дорога к счастью, но пройти по ней я смогу только с тобой. Я даже не представляю, благодаря какому волшебству боль, грязь и чернота, которые я ношу в себе с детства, как будто исчезают, когда мы с тобой оказываемся вместе. Знаю, без тебя мне всегда будет одиноко.

Вдруг я вижу тебя, Тома, но видение исчезает так же быстро, как и появляется, и я понимаю – ты идешь не ко мне . Я слышу, как ты поднимаешься по лестнице и входишь в комнату к ней . А ко мне ты больше не ходишь. Ты ходишь к другой . К ней . И только к ней .

Я знаю Винку лучше, чем ты. Я знаю – что-то определенно есть в ее взгляде, манере двигаться, заправлять прядь волос за ухо, слегка приоткрывать рот, чтобы улыбнуться без улыбки. Я знаю – это «что-то» несет в себе не только беду, но и смерть. У моей матери было то же самое: какая-то роковая аура, которая сводит мужчин с ума. Ты представить себе не можешь, но, когда она нас бросила, отец пытался свести счеты с жизнью. Он по своей воле напоролся на ржавую арматурину, торчавшую из бетонного блока. Страховщики постарались представить это как несчастный случай на производстве, хотя на самом деле это была попытка самоубийства. После всех унижений, которые он натерпелся от матери, этот кретин еще уверял, что не мог жить без нее, но зато мог преспокойно оставить на произвол судьбы трех своих младших детей.

А ты совсем другой, Тома, только тебе нужно высвободиться из-под этого влияния, пока оно тебя не погубило. Пока не заставило сотворить нечто такое, о чем ты бы сожалел всю свою жизнь.

Ты постучал ко мне в дверь, и я пошла тебе открывать.

– Привет, Тома, – сказала я, снимая очки.

– Привет, Фанни! Нужна твоя помощь.

Винке нездоровится, и ей нужен присмотр и лекарства. Ты принялся рыться в моей аптечке и попросил заварить Винке чаю. И я как дура не нашла ничего лучше, как сказать: «Сейчас все сделаю». Вот только чая у меня больше не осталось – пришлось лезть в мусорное ведро за старым пакетиком.

Ну конечно, только на это я и гожусь – ухаживать за Винкой, бедной раненой птичкой. Но за кого ты меня держишь? Мы же были счастливы до того, как она испортила нам жизнь! Гляди, что она с нами вытворяет! Гляди, на что ты меня толкаешь и что я делаю ради того, чтобы привлечь твое внимание и вызвать твою ревность: это ты швыряешь меня в объятия всех этих уродов, с которыми мне приходится якшаться. Это ты вынуждаешь меня делать всякие гадости.

Я утерла слезы и вышла в коридор. Там мы столкнулись с тобой, но ты, даже не извинившись и не сказав мне ни слова, стремглав понесся вниз по лестнице.

Так вот. Я уже вошла в комнату Винки и чувствовала себя одинокой дурочкой с чашкой чая в руках. Вашего разговора я не слышала, но могу предположить, что Винка продолжала играть свою привычную роль. Благо она знала ее как свои пять пальцев и умела ловко управлять актерами в своем кукольном театре, выставляя себя эдакой несчастной жертвой.

Я поставила эту чертову чашку на тумбочку и бросила взгляд на Винку – она уже спала. Одна моя половина угадывала желание, которое она вызывала. Мне едва ли не хотелось прилечь к ней, прикоснуться к ее прозрачной коже, к ее алым губам и целовать ее длинные, изогнутые ресницы. Но другая моя половина ненавидела Винку, и я шарахалась от нее – на ее образ накладывался образ моей матери – пусть всего лишь на мгновение.

Надо бы вернуться к себе и заниматься дальше, но что-то удерживало меня в этой комнате. На подоконнике стояла наполовину опустошенная бутылка водки. Я сделала пару глотков прямо из горлышка, а потом начала всюду шарить – читать разбросанные на столе бумаги, перелистывать записную книжку Винки. Распахнула шкафы, чтобы примерить ее шмотки, и тут наткнулась на аптечку. Я почти не удивилась, когда увидела там снотворное и транквилизаторы.

У нее был полный набор законченной наркоманши. Спрашивается, как она раздобыла эти лекарства. Среди груды упаковок я наткнулась на старые рецепты, выписанные каннским врачом, неким доктором Фредериком Рубенсом. Видно, этот эскулап сорил наркотиками, как леденцами.

Тюбик со снотворным был полный. Мне были знакомы его свойства – этот препарат обычно назначают при хронической бессоннице, а поскольку он вызывает привыкание и период полувыведения у него довольно долгий, применять его следует в течение ограниченного времени. Он не из тех, которые можно глотать запросто и беспрерывно. Насколько мне известно, его еще употребляют для кайфа, смешивая со спиртным и даже морфином. Сама я его никогда не принимала, но слышала, что он оказывает пагубное воздействие: человек теряет контроль над собой, ведет себя неадекватно и нередко полностью теряет память. Один наш преподаватель, врач-интенсивист, говорил нам, что в больницы все чаще попадают пациенты с передозировкой и что этот препарат иногда используют насильники, чтобы подавить у своих жертв волю к сопротивлению и напрочь лишить их памяти. Рассказывают и такую печальную историю: как-то раз на тусовке, где-то под Грасом [150], одна девица, не рассчитав дозы, подожгла себя и бросилась со скалы.

Я до того устала, что у меня путались мысли. В какой-то миг, даже не знаю, с чего бы вдруг, мне приходит в голову растворить в чае эти таблетки. Я не хотела убивать Винку. Я просто хотела, чтобы она навсегда исчезла из моей жизни и из твоей. И часто мечтала, чтобы ее сбила машина посреди улицы или чтобы она покончила с собой. Я не собиралась ее убивать – и все же насыпала пригоршню таблеток в горячую чашку. На это ушло всего лишь несколько секунд, а я как будто раздвоилась и глядела на происходящее со стороны, в то время как с таблетками химичил кто-то другой.

Я закрыла за собой дверь и вернулась к себе. Ноги меня уже совсем не держали. На сей раз усталость сразила меня наповал, я улеглась в постель и взяла папку с записями по анатомии. Ведь мне надо заниматься, надо сосредоточиться на конспектах, но глаза закрывались сами собой – и я провалилась в сон.

А когда проснулась, кругом стояла кромешная тьма, а я лежала вся в поту, как при высокой температуре. Будильник показывал половину первого ночи. Я не могла поверить, что беспробудно проспала целых восемь часов. Я не знала, приходил ли ты, Тома, в это время. И как там Винка, я тоже не знала.