Лоран Гунель - Бог всегда путешествует инкогнито

— И Пупон такой же баран, как и все! Уже три дня, как «Инвенира» от нас откололась, и три дня я пытаюсь взять быка за рога, звоню Пупону, чтобы уговорить этого болвана снова выкупить акции, пока курс низкий. Он, видите ли, недоступен! То есть якобы недоступен. Тряпка он, мужик без яиц! Да и неудивительно, с таким-то именем… И ведь ему это недорого обойдется. Пресса набила себе цену на наших вымышленных проблемах, и акции упали за три дня. Но у прессы кишка тонка, я вам говорю, она быстро выдохнется! И все ее выпады ничего не будут стоить!

Эндрю невозмутимо слушал, хотя терпеть не мог, когда его патрон, и без того способный на всякие языковые излишества, позволял себе просто откровенную похабщину, если ситуация выходила у него из-под контроля.

Стоически вытерпев монолог и поняв, что гнев поутих, он попытался осторожно сменить тему:

— Господин президент, я уже созвал, по вашей просьбе, ближайшую генеральную ассамблею, и…

— Подождите с вашей генеральной ассамблеей, не она в первую очередь меня заботит! Я потерял самого крупного из акционеров, и курс акций далек от того, чтобы подняться. Очень мне надо талдычить об этом трем бездельникам, что явятся, потому что им больше нечем заняться. Можно подумать, это что-нибудь изменит. И вообще, если бы наши хреновые законы меня не обязывали созывать ассамблею, я бы ее отменил.

— Месье прав: закон предписывает созывать ассамблею каждый год.

— Ах, акционеры, ах, акционеры! Красивое словцо для обозначения трех дедушек, которые делают свои дела на Бирже и надеются, что это им принесет больше дохода, чем обычная сберкасса. В конце концов, на ассамблею никто не ходит, кроме болванов, считающих себя важными персонами, потому что владеют пачками акций.

— Э… я полагаю, что их будет гораздо больше, чем вы думаете, господин президент. Мы с каждым днем получаем все больше и больше подтверждений на наши просьбы явиться на ассамблею. Как раз об этом я вам и говорил позавчера: надо менять зал, потому что зал заседаний, который мы арендовали в отеле «Лютеция», будет мал.

— Мал? Как это понимать? И вообще, что значит вся эта чертовщина?

— Я думаю, люди испугались полного краха акций, месье, и решили подробнее поинтересоваться делами предприятия, в которое вложились.

— Да у них акций — кот наплакал! У каждого по пять-шесть, не больше. Пусть отвяжутся! Я не собираюсь обсуждать стратегию развития предприятия с кем ни попадя. Мне с ними не о чем разговаривать!

— Те, кто не следил за курсом акций, обнаружат, что потеряли тридцать процентов, и решат, что продавать уже поздно: слишком велики потери. Следовательно, у них остается единственная надежда, что предприятие выправится. Потому они и придут на ассамблею, что теперь их живо интересует то, что еще пару дней назад было для них делом второстепенным. Что-то подобное было, когда упали акции «Евротуннеля», месье. Мелкие акционеры решили явиться на ассамблею, чтобы защищать свои интересы.

— Я прошу вас прекратить опасные сравнения, ладно?

— В любом случае, месье, надо сменить зал, чтобы можно было всех принять.

— Сменить зал, сменить зал!.. Я не собираюсь арендовать «Зенит»!

— Э… нет, месье, «Зенит» буде слишком мал. Учитывая, в каком ритме развиваются события, нам придется подумать о Дворце спорта в Пари-Берси.

Как и все акционеры, к которым я теперь принадлежал, я получил приглашение на ассамблею заказным письмом за две недели до события.

И вот уже целую неделю я сочинял выступление, шлифуя его, как скульптор полирует мрамор, убирая все шероховатости. Я выучил его почти наизусть, репетируя перед зеркалом в ванной и воображая перед собой группу акционеров, которых надо убедить. Я думал об этом непрерывно, идя по улице, сидя в метро или стоя в очереди. Даже стоя под душем, я отрабатывал некоторые пассажи и представлял себе, как публика покоряется мне. А в это время струи теплой воды ручьями текли по голове, по коже, согревая тело и сердце и заставляя их вибрировать в унисон с моим голосом, в полном резонансе с аудиторией. Я все время вспоминал свой успех в «Спич-Мастере», и это внушало мне веру в себя.

Я находил свою речь весьма убедительной и был горд собой. На месте мелких акционеров я бы за себя проголосовал без всяких сомнений.

В начале недели место ассамблеи поменяли, и я получил уведомление с новым адресом: ПОПБ, 8, бульвар Берси, 12-й округ. Такому человеку, как я, недавно переехавшему в Париж, этот адрес ни о чем не говорил.

Накануне я взял отгул, чтобы передохнуть, собраться с мыслями и внутренне настроиться. Однако, когда солнце стало клониться к горизонту, а потом исчезло за причудливой и печальной чередой парижских крыш и труб, вера в себя начала понемногу таять. И передо мной, прогнав радужные мечты, во весь рост встала суровая действительность. И состояла она в том, что событие, на которое я столько поставил, неотвратимо приближалось.

Было ясно, что Дюнкер не простит мне выдвижения моей кандидатуры в противовес ему. Завтра, в это же самое время, я стану либо президентом «Дюнкер Консалтинг», либо бывшим консультантом, ныне безработным, которого преследует бывший психиатр, ныне сам наполовину спятивший.

И тут внезапно здравый смысл взял верх над сердечными порывами, и меня охватил животный, всепроникающий страх.

Утро следующего дня пролетело быстро. Я в очередной раз перечитал свое выступление, потом вышел прогуляться, чтобы подышать кислородом и попытаться хоть чуть-чуть снизить уровень стресса. Навязчивый страх привел меня в какое-то странное состояние. Внизу под лестницей я увидел Этьена и решил поделиться с ним своими страхами. Может, чтобы лишний раз увериться, что на свете есть кто-то слабее меня. А может, потому, что, если мне не удастся переломить ситуацию, я сам окажусь на его месте.

— Мне страшно, — сказал я ему.

— Страшно? — отозвался он своим хриплым голосом.

— Да. Мне предстоит сегодня говорить перед людьми и рассказать им свой взгляд на некоторые вещи. И это вгоняет меня в страх.

Он с недоверчивым видом принялся следить глазами за прохожими.

— Не вижу, в чем проблема. Я всегда говорю, что думаю, если вообще думаю, и все кончается хорошо.

— Не так все просто… Я буду не один. На меня будут смотреть, меня будут слушать, обо мне станут судить…

— Да ладно! Если они такие привереды, тем хуже для них! Надо говорить, что думаешь. Слушать свое сердце, а не страх. Тогда и страха не будет.

Я приготовил себе легкий завтрак и включил радио, информационный канал. Я предпочел есть, слушая, как говорят другие: при этом лишние мысли не лезут в голову.

Только я приступил к трапезе, как застыл на месте: перед трансляцией экстренных новостей диктор объявил время. Четырнадцать тридцать. Четырнадцать тридцать… Я посмотрел на часы, и сердце у меня сжалось: они показывали тринадцать ноль семь. Я заметался по комнате. На будильнике тоже было четырнадцать тридцать! Как же так?!! Ассамблея начитается в пятнадцать ноль-ноль… на другом конце Парижа!