Леонгард Франк - Избранное. В 2 т. Т. 2

Его творение, возникшее по его воле из небытия, прекрасное дитя человеческое, теперь жило и дышало рядом с ним и принадлежало ему — и из этого чуда родилось наивысшее счастье, какое только может выпасть на долю смертного.

«Рок любви, поражающий одного среди тысяч, коснулся ее. Такова непостижимая в своих истоках абсолютная необходимость, не зависящая от окружающих условий, от внешности, от характера, от отдельных качеств любимого, необходимость тяжелая, как свинец, и легкая, как пар, меньше атома и огромная, как вселенная. Тот, кого поражает рок, либо возносится на вершину счастья, либо погружается в бездну таких страданий, что начинает завидовать крысе. Такое непостижимое чудо совершилось и в Анне».

Так изобразил Михаэль любовь великой и бесхитростной четы в повести «Карл и Анна». Теперь, после их встречи, Шарлотта и он пережили сами все то, о чем он когда-то писал. Это чувство не покидало их, когда они обменивались взглядами, и когда вместе провожали глазами летящую птицу, когда говорили ни о чем и обо всем на свете, когда молча сидели рядом в шезлонгах на лужайке перед фермой, когда предпринимали совместную прогулку по шоссе до аптеки и покупали там никому не нужные мелочи, лишь бы купить что-нибудь вместе, когда шли вдоль тихого ручья к озеру и потом обратно взбирались по крутой лесной тропинке. Иногда она поднималась первой, иногда первым шел он и показывал, как надо карабкаться в гору, чтобы не устать, — медленно, не убыстряя и не замедляя шага, чуть согнув ноги в коленях.

Когда они возвращались после своих прогулок на ферму, все сразу могли догадаться, что происходит с Шарлоттой: она так и сияла от счастья, а Михаэль был преисполнен важности и вел себя так, будто величайшее чудо мира — возможность сделать счастливым другого человека — для него было обычным, само собой разумеющимся делом.

Мир чувств — такова была жизненная стихия Шарлотты. Даже свои сверкающие остроумием реплики она бросала, не подумав и сотой доли секунды — как ей подсказывало непосредственное чувство, — а проникнутые юмором замечания о мире и о жизни были всегда не длиннее одного предложения, хотя из этой же мысли студент, изучающий философию, мог бы сделать докторскую диссертацию в сотню страниц. Ошеломленному Михаэлю приходилось сперва хорошенько поразмыслить, прежде чем ее слова, как молния, поразят его.

Каждый день она снова и снова изумляла его. Он спрашивал себя, сколько же времени должно пройти, пока ты узнаешь ее? Годы! И через много лет, когда тебе наконец покажется, что ты в совершенстве изучил ее, она снова выкинет что-нибудь неожиданное, в ней заговорят такие чувства, о которых ты до сих пор даже и не подозревал.

Как-то вечером, когда Михаэль вышел из дому, он услышал бешеный взрыв хохота. Все постояльцы расселись на каменной ограде цветника, и Шарлотта, отступив от своей аудитории на несколько шагов, рассказывала украшенную тысячью забавнейших подробностей и на ходу сочиняемую историю о том, как ее собака по имени Жетта — омерзительнейшая помесь двух дворняг, с противным голым и розовым животом, с торчащим изо рта зубом и надломленным посредине хвостом, так что получался прямой угол, влюбилась в премированного, высокомерного доберман-пинчера. К своей истории Шарлотта приделала трагический конец. Когда гости наконец откланялись и доберман, не удостоив свою бедную поклонницу ни единым взглядом, уселся на заднее сиденье открытого кадиллака, Жетта, обычно такая наглая и дерзкая, грустно побрела к забору и просунула на прощанье лапу сквозь железную решетку, словно еще раз безнадежно моля о любви.

Шарлотта разыгрывала эту выдуманную историю, как на сцене, и дружный смех зрителей не раз прерывал ее. Она перевоплощалась то в глупого и высокомерного добермана, то в безнадежно влюбленную и до ужаса уродливую Жетту с торчащим зубом. А в промежутках между перевоплощением проглядывало ее собственное сияющее красотой личико.

«Ну что тут скажешь», — подумал Михаэль, очарованный и гордый, как директор театра, который видит, что исполнительница главной роли принесла его премьере небывалый успех.

Ради Михаэля Шарлотта отложила свой отъезд на неделю. Теперь ей надо было вернуться в Вашингтон. Он проводил ее в автомобиле. Все чувства Шарлотты отражались на ее лице. Она тихо плакала. Сначала она пыталась при этом горестно улыбаться. Потом с неодолимой силой хлынули слезы.

Многолюдная ферма стала для Михаэля самым пустынным местом в мире. Через несколько дней он вернулся в Нью-Йорк. Восьмимиллионный город окутал его машину вместо чистого деревенского воздуха каким-то удушливо-горячим, липко-влажным, вонючим и непрозрачным газом, который даже нельзя было назвать воздухом. Михаэль сорок лет прожил в различных больших городах и любил их, но, когда наполненное густыми адскими испарениями ущелье между небоскребами поглотило его машину и его самого, он сказал себе: «Человек живет не так как надо».

Из Вашингтона в Нью-Йорк и из Нью-Йорка в Вашингтон летели письма. Среди знакомых Михаэль слыл никуда не годным корреспондентом, но за эти четыре недели он написал больше писем, чем за последние десять лет, а кроме того, он начал писать новеллу, где главными действующими лицами были Шарлотта и он, поэтому любимая всегда была рядом с ним — с утра до вечера, и даже ночью во сне. Он больше не был одинок в Нью-Йорке. Ему с большим трудом удавалось описывать свои теперешние чувства, свое счастье, которое целиком заполняло его, и все то, что его окружало, потому что никакой промежуток во времени не отделял его от описываемого, а он тем не менее должен был стушеваться перед своим произведением, и на этот раз перед собой самим, перед автором новеллы, ибо содержание новеллы составляли его собственные чувства. Как волшебник, он должен был свершить чудо — заставить другого выпить тот стакан вина, который пьет он сам. Это было очень трудно.

Прошло четыре недели, самых длинных за всю его жизнь, и вот он уже стоит в ожидании перед своим домом, и к дому действительно подъезжает такси, и в нем сидит Шарлотта.

Ее руки дрожали. Она смеялась нервным и испуганным смехом, словно отважилась на слишком многое. Не прикасаясь к ней, он обнял ее одним лишь взглядом, любящим и серьезным, и этот взгляд сказал ей, что счастье его будет неполным без права защитить ее от всех жизненных невзгод.

Шарлотта провела в Нью-Йорке одну неделю. Эта неделя выпала из слепого и бессмысленного течения дней, ибо наполнить дни смыслом дано лишь тому, кто не посвящает свою жизнь достижению целей, которые оказываются бессмысленными, как только их достигнешь. Они жили беспечно и в то же время серьезно, они стремились только к одной цели, и их готовность принести ради этой цели любые жертвы была понятна сама собой.