Сергей Лойко - Рейс

Дело стало раздуваться подробностями, и его передали в ОБНОН и ФСБ, откуда оно закапало, а затем и потекло. Пока часть банды сидела в СИЗО, другую часть за отсутствием улик выпустили, и те сразу начали зачищать поляну. Гитлера вычислили одним из первых. И, если бы не Алехин, гнить бы сейчас его косточкам с заточкой между ребер в бору под Ебургом, а не рисовать больничные листы под ростовским солнышком.

Тогда же юный максималист, романтик-бессребреник, воспитанный в духе «Рожденной революцией», Алехин нарушил правила и вмешался в судьбу Гитлера, отбив его в одиночку из лап зондеркоманды. Тела пятерых бандитов (чтобы не пойти под суд, Алехину пришлось добить и трех остальных) нашли следующей весной, и неопознанные трупы прошли по категории «подснежники».

Гитлер, который молился на Алехина, как на крестного-спасителя, некоторое время безвылазно жил у того в квартире, пока Сергей по доверенности не продал дом неудачливого барыжника, оставшийся Филимонову от матери-одиночки, и не переправил перековавшегося наркошу-уголовника-стукача с Урала «на юга», где тот разжился левыми документами и купил в Ростове квартирку. Тут он с тех пор и обретался — с липовым паспортом в кармане и со шрамом под сердцем, в котором преданно хранил, как он выразился, «пожизненную благодарность» Алехину.

Бывший мент и бывший стукач обнялись, расцеловались и пошли в стекляшку на противоположном берегу пруда отметить превратности судьбы и вторую часть аксиомы, что гора с горой не сходятся.

— Я ведь ваш голос еще вчера по телефону вычислил, Сергей Михайлович, — поделился Гитлер, стряхивая пальцами пивную пену с губ. — Поверить не мог, что это вы, но голос ваш спутать невозможно.

— Во-первых, не Сергей Михайлович, а Юрий Петрович, — поправил его Алехин. И, упреждая проявление излишнего любопытства, отрезал: — Не задавай вопросов. Просто слушай.

— Понимаю, понимаю, понимаю, молчу, — навострив уши, раскачивался Гитлер в такт словам, которые звучали, как заклинание.

Военный билет, значит, военный билет. Сказал, что сам такие сложные ксивы не ваяет, но есть люди, которые в этом деле «рубят, как Рубенс, так что от живой попы не отличишь».

— Это хорошо, — Алехин отхлебнул не успевшего потеплеть пива и понял, что есть сермяжная правда в том, что в пиве самое главное и самое вкусное — это первый глоток, а дальше имитация употребления. — Как быстро?

— Когда вам надо?

— Три дня назад.

— Через два дня, в четверг, то есть в пятницу будет готово. Но есть одна проблема…

— Какая?

— Ваша бородка. Она, конечно, элегантная, и все такое. На геолога похожи. Но на военный не годится. Фото без бороды я могу лет на двадцать омолодить. А с бородой… Да и не выдавали раньше такие докýменты, чтобы с бородой.

— Так что делать?

— Вон парикмахерская. Я вас там подожду. А потом зайдемте ко мне в ателье, я вас щелкну, и дело в шляпе.

В ателье после окончания съемки Алехин дал Гитлеру бумажку с необходимой для билета информацией: звание — ефрейтор, должность — снарядный (номер расчета 122-мм Д-30, ВУС — 135533, в/ч 44646, ДВО).

Он сделал домашнюю работу еще накануне в «Макдональдсе». Полазил по Сети. Выбрал самую простую артиллерийскую специальность — снаряды подносить. Можно, конечно, было присвоить себе сержантскую должность первого номера, наводчика, но название Алехину пришлось не по душе, да и для нее требовалось разбираться в таких деталях, как «работа на прицельных приспособлениях и с помощью поворотного и подъемного механизмов производство горизонтальной и вертикальной наводки». И он остановился на подносе снарядов.

— Сколько я тебе должен? — спросил Алехин в конце фотосессии, когда Филимонов снимал ксерокопию с паспорта Жданова.

— Да боже вас упаси, Сергей… ой, Юрий Петрович! — запричитал Гитлер. — Мне-то ничего, а вот товарищу, который, собственно, и будет это…

— Сколько?

— Двадцать семь с половиной тысяч рублей.

— С половиной? — Алехину стало интересно. — Отчего не ровно?

— Такой курс, — Гитлер виновато развел руками, словно хотел показать, что к его ладоням не прилипло ни одной купюры. — Там на доллары считают.

— На, держи аванс, — Алехин протянул фотографу пятнадцать тысяч. — На номер, с которого я тебе звонил, не звони. Я сам тебе позвоню.

— Ясно, ясно, — понимающе закивал Гитлер и не удержался, чтобы все же не задать вопрос. — На задании? Секретном?

Алехин без слов отвернулся и вышел из ателье. По дороге в отель он выкинул в первую попавшуюся урну SIM -карту и в ближайшем ларьке купил новую. На паспорт Жданова.

На площади у столба с привязанными к нему за спиной руками стояла женщина средних лет. Блузка и юбка с пятнами крови были местами порваны. Голова опущена. Светлые седеющие волосы сбились и слиплись. На них тоже была видна кровь. На груди у нее висела закрепленная вокруг шеи картонка с неровной надписью жирным черным фломастером: «АГЕНТ ХУНТЫ».

Перед привязанной к столбу выстроилась группа из нескольких женщин и двух мужиков. Поодаль стоял военный с автоматом в форме ополченца с устало-безразличным выражением лица.

Женщины что-то яростно кричали на сочном гэкающем суржике, бросали в привязанную помидорами и проросшей картошкой, норовя угодить ей в лицо. Жертва мотала головой, стараясь избежать попаданий, и скулила и подвывала от боли и унижения.

— Сука укропская! — крикнул вдруг молчащий до времени толстый краснолицый мужик в домашних тапочках и майке-алкоголичке, из которой на приспущенные шаровары вылезало пузо. Он достал кусок чего-то белесого из пластикового пакета и стал отчаянно и яростно запихивать сопротивляющейся женщине в рот. — Жри свое сало, б…дища бендеровская!

Участницы представления еще сильнее распалились и всячески подбадривали толстяка. Одна из них нечаянно угодила ему помидором в затылок. Тот отошел от «агента хунты», отряхивая волосы. Воспользовавшись этим, жертва экзекуции выплюнула сало изо рта и застонала.

Ополченец продолжал смотреть в сторону, курил и не вмешивался.

— Что здесь происходит? — раздался громкий командный голос.

Все, включая ополченца, повернулись и увидели красивого, высокого военного с увесистой кобурой на боку. На голове у него была выгоревшая советская воинская шляпа времен Афганской войны, на носу — темные очки. Несмотря на отсутствие знаков различия, в нем чувствовалась офицерская выправка. Наличие пистолета способствовало этому впечатлению.

Ополченец выкинул окурок и отдал что-то вроде чести, неуклюже приложив руку к непокрытой голове.

— К пустой голове руку не прикладывают, — резко, без намека на юмор, оборвал его офицер. — Немедленно развяжите женщину! Кто приказал? Кто это сделал?