Сергей Лойко - Рейс

Алехин успел проснуться где-то в середине украинофобской части монолога и почувствовал, как его снова начинает тошнить. От неровной дороги, духоты, жары, но больше всего от писателя. Вся эта бодяга про евреев, русских, украинцев, приправленная цитатами из Достоевского, была ему глубоко до фонаря. Украинский конфликт, противостояние Запада и России, причины разгорающейся войны и политический расклад волновали его, как рецепт голубцов. Еще не доехав до места, он начал уже чувствовать накапливающуюся усталость от нескончаемого марафонского забега, от не начавшегося еще расследования и от сжигающей остаток его души жажды мести. Непрерывно бубнящий Захаров своим липким и вонючим присутствием душил его, словно спрут. Алехину вдруг стало так погано, что он едва не попросил Рыбникова остановить машину, чтобы выскочить и сунуть два пальца в рот.

К счастью, Захаров закончил свой монолог сам. Разглядев что-то в окно, когда они въезжали в село Мариновка, он застучал пальцами по плечу Рыбникова, требуя остановить машину.

Рыбников сбросил газ, нажал на тормоз и выключил зажигание. «Патриот» замер на месте. Открыв дверцу, политрук вывалился наружу и, на ходу вытаскивая из нагрудного кармана блокнот и ручку, покатился, словно огромный камуфлированный колобок, туда, где суетились люди в военной форме.

На теневой стороне улицы, под невысокими грушевыми деревьями, касаясь крышей их ветвей, стоял голубой туристический автобус с ростовскими номерами и надписью Sputnik на боку. Несколько военных вытаскивали из автобуса плачущих маленьких детей и ставили их на землю. Детей было тридцать или даже больше, на вид — не больше трех-четырех лет. От силы пять. Почти все они кричали и рыдали. У нескольких штанишки и платья были мокрыми.

— Дорогие дети, сейчас мы все пописаем и попьем вкусной родниковой водички! — пытаясь перекричать ревущий хор и держа за руку зашедшегося визгом мальчика, громко объявила худенькая женщина с усталыми глазами, в несвежем белом халате, в тесных обтягивающих джинсах и со стетоскопом на груди. — А потом вы все получите конфеты.

Один мальчуган в коротких штанишках на подтяжках упал ничком и стал биться головой о землю. Военный из охраны с автоматом за спиной поднял его на руки, прижал к себе и гладил по голове.

— Была бы девчонка, а не мальчик, и развевающийся за плечами плащ — так вылитый памятник русскому солдату-освободителю в Трептов-парке, — с удовольствием отметил писатель, подходя к ревущей группе и на ходу записывая осенившее его сравнение в блокнот.

Автобус сопровождали два военных «уазика» с откинутым верхом и мини-автобус съемочной группы российского телеканала «Заря». Оба в военной форме, но без оружия, корреспондент с микрофоном в руке и оператор с камерой на плече хлопотливо суетились вокруг детей, выбирая ракурс для планов и перебивки.

Двое военных водили по очереди детей через дорогу. Туалета там, конечно, не было, зато росли высокие кусты шиповника с крупными розовыми плодами, рассыпанными по зелени листьев, как по вывешенному на просушку постиранному зеленому ковру. Доктор со стетоскопом достала из объемистой сумки два рулона туалетной бумаги и передала военным. Успокоить детей не получалось, своим плачем они все больше заводили друг друга.

Вслед за детьми из автобуса вышел крепкий мужик в линялой майке-безрукавке, водитель. Вытирая руки о майку, он раздраженно пробормотал:

— Зассали весь салон, твою мать! Кто отмывать-то будет?..

Алехин вылез из машины и решил пройтись, размять затекшие конечности и посмотреть, что делается вокруг. Еще в машине он вытащил из сумки пистолет и сунул его за брючный ремень за спину — на всякий случай. Отворив калитку палисадника у ближайшего дома, Сергей сел перед клумбой ядовито-красных и оранжевых георгинов и высоченных желтых, как лимон, циний. Помочь плачущим детям он ничем не мог, вступать в разговор с неизвестными автоматчиками не хотел. Еще меньше ему хотелось попадать в объектив видеокамеры.

— А я вас узнал, дорогая товарищ Бородина, — сказал Захаров, подойдя к женщине со стетоскопом и протягивая руку. — Вы ведь Доктор Варя, не так ли?

Губы доктора растянулись в улыбке. Но ввалившиеся красные глаза оставались отрешенными, как на портретах святых мучениц эпохи Возрождения.

— И я вас узнала, Платон Парамонович, — она с готовностью пожала ему руку. — Какой вы неугомонный. Опять на войну?

— А вы, я вижу, опять с нее? Что здесь происходит? Откуда эти несчастные дети? Как мы можем помочь?

Журналисты с камерой переключились с детей на писателя и Доктора Варю, известного российского волонтера, открывшую несколько хосписов и приютов для вынужденных переселенцев в России и в Украине.

— Да из детского садика в Донецке, — утомленно махнула рукой Доктор Варя. — В городе бомбежки каждый день. Вот, вывозим детвору потихоньку. В Ростов. Там уже приют открыли для детей с Донбасса. Так дело пойдет, будем дальше возить.

— Бомбежки? — продолжая что-то черкать в своем блокнотике, спросил Захаров. — И кто бомбит? Хунта?

— Ну а кто ж еще? — ответила Доктор Варя, вытирая платком влажные, усталые красные глаза. — Да вы и сами все знаете, Платон Парамонович. Ковровые бомбардировки чуть ли не каждый день. Ну и есть еще одно ужасающее обстоятельство. Не могу об этом сейчас рассказывать, чтобы не пугать людей. Короче говоря, было принято решение эвакуировать детские сады, спасать детей из этого ада. Воспитатели отказались ехать. Вот, сами управляемся, как можем.

— Я все пишу, Паша, — тихонько толкнул в бок оператора корреспондент, говоря шепотом ему на ухо. — Это Захаров, Паша! Захаров! Бинго! Он нам сделает сумасшедший синхрон!!!

Писатель продолжал лихорадочно строчить в блокноте.

Журналист показал оператору большой палец. Писатель тактично замолчал, продолжая лихорадочно строчить в блокноте.

Доктор Варя достала из сумки целлофановый пакет и начала обходить детей, гладя их по головкам и вручая карамельки в красной обертке. На фантиках было выведено «Москвичка» — стилизованной под церковно-славянский шрифт вязью.

— Варя, я просто преклоняюсь перед вами, — сказал писатель, идя вслед за женщиной и по пути механически поглаживая рукой детские головки. — Не скудеет Россия-матушка своими матьтерезами. Я восхищаюсь вашим героизмом, вашей преданностью делу, вашей жертвенностью!

— Ну что вы все обо мне, — Варя скромно опустила глаза. — Я лишь одна из многих. Это наше общее, как, по-моему, вы написали, русское горе.

Писатель-политрук не успел смутиться, как неподалеку страшно заверещали тормоза подлетевших к месту сбора детей «Жигулей». Из машины почти на ходу выскочила грузная молодая женщина с красным зареванным лицом и растрепанными волосами.