Тара Вестовер - Ученица. Предать, чтобы обрести себя

Меня охватило какое-то удивительное бесчувствие. У меня кружилась голова, и хотелось кричать на весь мир. Вот доказательство! Ничто не может поколебать меня!

В Рождество Олений пик был таким же, как всегда: заснеженная гора, покрытая вечнозелеными деревьями. Глаза мои, уже привыкшие к кирпичу и бетону, болезненно щурились от громадности и ясности этого пейзажа.

Когда я приехала на холм, Ричард работал на погрузчике. Он разбирал балки для мастерской, которую отец строил во Франклине, рядом с нашим городком. Ричарду было уже двадцать два. Он был одним из самых умных людей в моей жизни, но у него не было аттестата. Когда я проезжала мимо него, меня вдруг поразила мысль: а ведь он может всю жизнь просидеть за рулем этого погрузчика.

Дома я пробыла всего несколько минут, когда позвонил Тайлер:

– Я звоню, чтобы убедиться, что Ричард готовится к экзамену.

– А он собирается сдавать?

– Не знаю. Может быть. Мы с отцом его уговариваем.

– С отцом?

Тайлер рассмеялся:

– Да, с отцом. Он хочет, чтобы Ричард поступил в колледж.

Я думала, что Тайлер шутит, но через час, когда мы сели обедать, отец, набив рот картошкой, пробормотал:

– Ричард, я дам тебе целую оплаченную неделю, если ты сядешь за книжки.

Я ждала объяснений, и они быстро последовали.

– Ричард – гений, – через несколько минут сказал отец и подмигнул. – Он в пять раз умнее Эйнштейна. Он сможет опровергнуть все эти социалистические теории и безбожные рассуждения. Он будет учиться и свергнет всю эту чертову систему.

Отец продолжал свои разглагольствования, не обращая внимания на реакцию слушателей. Шон ссутулился на скамье, прислонившись спиной к стене и глядя в пол. Могло показаться, что этот человек вырублен из камня – настолько тяжелым и неподвижным он казался. Ричард был чудо-ребенком, даром Божьим. Он сможет попрать самого Эйнштейна. Перевернуть мир. Шон не смог. Он слишком многое потерял, когда упал с палеты. Один сын моего отца будет всю жизнь водить погрузчик, но этим сыном будет не Ричард.

Ричард показался мне еще более несчастным, чем Шон. Плечи его поникли, голова опустилась, словно отцовская похвала придавила его тяжким грузом. Когда отец ушел спать, Ричард сказал мне, что попробовал пройти предварительный тест. Результаты оказались настолько плачевными, что он даже не назвал мне количество баллов.

– Да, вот такой я Эйнштейн, – простонал Ричард, обхватив голову руками. – Что мне делать? Отец твердит, что я должен вышибить из всех дух, а я даже не уверен, что смогу сдать экзамен.

Каждый вечер повторялось то же самое. За ужином отец перечислял ложные научные теории, которые опровергнет его сын, а после ужина я рассказывала Ричарду о колледже, занятиях, книгах, профессорах. Я знала, что это пробудит в нем врожденную потребность учиться. Но я тревожилась: ожидания отца были такими высокими, а страх Ричарда разочаровать его настолько силен, что брат вполне мог провалить экзамен.

Мастерскую во Франклине пора было крыть, и через два дня после Рождества я втиснула свой искривленный черный палец в ботинки со стальными носами и целое утро провела на крыше, закрепляя железные балки. Ближе к вечеру Шон опустил свой шуруповерт и спустился.

– Пора сделать перерыв, Сладшая местра, – крикнул он в земли. – Поехали в город, в магазин.

Я прыгнула на палету, и Шон опустил меня на землю.

– Поведешь ты, – сказал он, откинувшись на спинку сиденья и закрывая глаза.

Мы приехали на парковку. Сейчас я вспоминаю странные мелкие детали того момента – запах масла от наших кожаных перчаток, наждачную пыль на кончиках пальцев. Шон усмехается мне с пассажирского сиденья. На парковке я замечаю красный джип. Чарльз. Я проезжаю через парковку и сворачиваю на асфальтовую площадку с северной стороны магазина, где ставят машины работники. Я опускаю козырек, чтобы посмотреть, как выгляжу, но вижу лишь спутанные ветром волосы и грязь, въевшуюся в поры. Лицо мое кажется жирным и грязным, одежда покрыта толстым слоем пыли.

Шон тоже видит красный джип. Он смотрит, как я облизываю палец и пытаюсь стереть грязь с лица. Это его возбуждает.

– Пошли! – командует он.

– Я подожду в машине.

– Ты пойдешь со мной, – цедит сквозь зубы Шон.

Он чует стыд. Он знает, что Чарльз никогда меня такой не видел, все лето я каждый день неслась домой и смывала с себя всю пыль и грязь, скрывала порезы и мозоли под новой одеждой и макияжем. Сотни раз Шон видел, как я выходила из ванной совершенно неузнаваемой.

– Ты пойдешь со мной, – повторяет Шон.

Он выбирается из машины, обходит ее и открывает мою дверцу. Старомодная, почти галантная вежливость.

– Я не хочу, – твержу я.

– Не хочешь, чтобы твой дружок увидел тебя такой красавицей?

Шон улыбается и тычет в меня пальцем. Он странно смотрит на меня, словно говоря: «Ты именно такая! Ты можешь притворяться другой. Казаться лучше. Но на самом деле ты такая!»

Шон начинает хохотать, дико, громко, словно происходит что-то смешное, но ничего такого не происходит. Все еще смеясь, он хватает меня за руку и тянет вверх, словно желая перекинуть через плечо и понести, как пожарный. Я не хочу, чтобы Чарльз видел меня такой, поэтому решаю положить конец игре.

– Не трогай меня, – тихо произношу я.

Произошедшее потом размылось в моей памяти. Я вижу лишь отдельные кадры: перевернувшееся небо, приближающийся ко мне кулак, странное, дикое выражение глаз мужчины, которого я не узнаю. Я вижу свои руки, вцепившиеся в руль, чувствую сильную хватку на ногах. Что-то щелкает в моей щиколотке, раздается громкий звук. Я теряю хватку. Меня вытаскивают из машины.

Спиной я чувствую холодный асфальт. Камешки впиваются в кожу. Джинсы сползают с бедер. Я чувствую, как они стягиваются с меня дюйм за дюймом. Шон тащит меня за ноги. Рубашка у меня задралась. Я вижу себя лежащей на асфальте, вижу бюстгальтер и застиранные трусы. Я хочу прикрыться, но Шон удерживает мои руки над головой. Я лежу, чувствуя, как холод охватывает меня. Словно со стороны я слышу собственный голос, дрожащий от слез. Будто это не я, а кто-то другой умоляет Шона отпустить меня.

Шон вздергивает меня и ставит на ноги. Я вцепляюсь в свою одежду. А потом сгибаюсь пополам, потому что Шон заламывает мне руку за спину. Я уже не могу согнуться больше, но все равно сгибаюсь. Нос мой едва не касается асфальта, и тут позвоночник начинает выгибаться. Я пытаюсь удержать равновесие, пытаюсь оттолкнуться ногами, но когда весь вес приходится на щиколотку, раздается хруст. Я кричу. Все поворачиваются в нашу сторону. Люди подбегают посмотреть, в чем дело. Я тут же начинаю хохотать – и это дикий, истерический хохот. Несмотря на все мои усилия, он напоминает крик.