Тара Вестовер - Ученица. Предать, чтобы обрести себя

– Если так вести себя в Бостоне, у вас не останется денег, – заметила я.

– Сомневаюсь, – подмигнул мне отец. – Бизнес процветает. Мы получаем больше, чем можем потратить!

Чувствовал он себя плохо, поэтому я устроила его на кровати. Я купила надувной матрас, на нем спала мама. Мне же пришлось спать на холодном кафельном полу. Родители громко храпели, и я всю ночь провела без сна. Когда наконец встало солнце, я осталась на полу. Я лежала с закрытыми глазами, размеренно, глубоко дыша, а родители рылись в моем маленьком холодильнике и спорили обо мне приглушенными голосами.

– Господь велел мне свидетельствовать, – твердил отец. – Ее еще можно вернуть к Богу.

Пока они обсуждали, как вернуть меня в лоно истинной веры, я думала, как им это позволить. Я была готова подчиниться, даже если для этого пришлось бы пройти через экзорцизм. Чудо было бы полезным: если я смогу убедительно возродиться, все мои слова и поступки прошлого года будут забыты. Я смогу вернуть все обратно – отречься от Люцифера и стать чистым листом. Я представила, какой чудесной стану – сосудом очищенным. Какой любимой. А для этого мне нужно лишь заменить свои воспоминания их воспоминаниями, и у меня снова появится семья.

Отец хотел посетить Священную рощу в Пальмире, штат Нью-Йорк – лес, в котором Джозефу Смиту явился Господь и повелел основать истинную церковь. Мы взяли напрокат машину и через шесть часов уже въезжали в Пальмиру. Возле рощи мы увидели сверкающий храм, увенчанный золотой статуей ангела Морония. Отец рванулся туда и велел мне подойти к храму.

– Коснись храма, – сказал он. – Его сила очистит тебя.

Я смотрела ему в лицо. И видела напряжение и отчаяние. Всей душой он хотел, чтобы я коснулась храма и спаслась.

Мы с отцом смотрели на храм. Он видел Бога, я – гранит. Мы посмотрели друг на друга. Он увидел проклятую женщину, я же – несчастного старика, в буквальном смысле слова изуродованного собственными убеждениями. И все же торжествующего. Я вспомнила слова Санчо Пансы: « Странствующий рыцарь – это тот, кого бьют, но кто все равно считает себя императором ».

Когда я вспоминаю тот день сейчас, образ расплывается. Я вижу страстного рыцаря на боевом коне, несущегося в воображаемую битву, поражающего тени и исчезающего в дымке. Челюсть его на месте, спина выпрямлена. Глаза его горят убежденностью. Из них сыплются искры, которые сгорают, достигнув земли. Мама смотрит на меня с недоверием, но когда отец обращает свой взор на нее, они становятся единым целым и оба несутся сражаться с мельницами.

Я подошла к храму и приложила ладонь к стене. Я закрыла глаза и попыталась поверить, что этот простой поступок сотворит чудо, о котором молились родители. Мне нужно всего лишь прикоснуться к реликвии, и сила Всемогущего сотворит чудо. Но я ничего не почувствовала. Только холодный камень под ладонью.

Я вернулась к машине.

– Поехали, – сказала я.

Когда жизнь становится безумной, как определить, что такое безумие?

В последующие дни я писала эту фразу повсюду, бессознательно, упорно. Я находила ее в прочитанных книгах, в конспектах лекций, на полях своего дневника. Она стала моей мантрой. Я хотела поверить в нее – поверить, что нет разницы между тем, что я считаю правдой, а что ложью. Я хотела убедить себя, что есть некое достоинство в том, что я собиралась сделать. А я хотела отказаться от собственного восприятия плохого и хорошего, от своего представления о реальности и здравом рассудке. Только бы заслужить любовь родителей. Я верила, что ради них смогу облечься в доспехи и поразить великанов, даже если сама вижу только ветряные мельницы.

Мы с отцом смотрели на храм. Он видел Бога, я – гранит.

Мы вошли в Священную рощу. Я пошла вперед и нашла уютную скамью под деревьями. Лес был очень красив и пропитан историей. Вот почему мои предки приехали в Америку. Хрустнула ветка, появились родители. Они сели по обе стороны от меня.

Отец говорил два часа. Он свидетельствовал, что видел ангелов и демонов. Он видел физическое воплощение зла, и ему, как пророкам древности, являлся Иисус Христос – как Джозефу Смиту в этой роще. Вера его больше не была простой верой, она стала идеальным знанием.

– Ты одержима Люцифером, – шептал он, вцепившись в мое плечо. – Я почувствовал это, как только вошел в твою комнату.

Я вспомнила свою комнату в общежитии – мрачные стены, холодный кафель, но в то же время и подсолнухи, присланные Дрю, и настенный коврик, который мой друг из Зимбабве привез из своей деревни.

Мама молчала. Она немигающим взглядом уставилась в землю и поджала губы. Отец ожидал моей реакции. Я судорожно искала слова, которые он хотел услышать. Но у меня их не было, еще не было.

До возвращения в Гарвард я уговорила родителей съездить на Ниагарский водопад. Атмосфера в машине была мрачной, и поначалу я пожалела о своем предложении. Но как только отец увидел водопад, он переменился на глазах. У меня был фотоаппарат. Отец всегда ненавидел фотоаппараты, но, увидев мой, буквально расцвел.

– Тара! Тара! – кричал он, стремительно шагая перед нами с мамой. – Сфотографируй эту красоту! Как это прекрасно!

Казалось, он понял, что у нас возникает воспоминание, нечто прекрасное, что может понадобиться потом. А может быть, я просто придумала это, потому что сама чувствовала то же самое. В дневнике я записала: «Сегодня я сделала фотографии, которые помогут мне забыть рощу. На них мы вместе с папой, и мы счастливы. Они доказывают, что это возможно».

Когда мы вернулись в Гарвард, я предложила заплатить за отель. Родители отказались. Целую неделю мы теснились в моей крохотной комнатке. Каждое утро отец поднимался по лестнице в общий душ, прикрывшись лишь небольшим белым полотенцем. В университете Бригама Янга я почувствовала бы себя униженной, но в Гарварде лишь пожала плечами. Я стала выше смущения. Какая разница, кто его увидит, что ему скажут и как поражены будут его видом? Мне было важно его мнение; это его я теряла.

Настал последний вечер, а я все еще не возродилась.

Мы с мамой хозяйничали на общей кухне, готовили картофельную запеканку с мясом. Еду мы принесли в комнату на подносах. Отец спокойно рассматривал свою тарелку, словно был один. Мама что-то сказала про еду, потом нервно рассмеялась и умолкла.

Когда с едой было покончено, отец сказал, что у него есть для меня подарок.

– Я за этим и приехал, – добавил он. – Я хочу дать тебе благословение священства.

В мормонской вере священство – это сила Бога на земле. Это сила совета, исцеления больных и изгнания демонов. Она дается мужчинам. Настал решительный момент: если я приму благословение, он очистит меня. Он возложит руки на мою голову и изгонит злую силу, которая заставляла меня говорить то, что я говорила, и сделала изгнанницей в собственной семье. Мне нужно лишь покориться, и через пять минут все кончится.