Валерий Роньшин - Последний поезд метро со станции «Отчаяние»

— Что? — спросила она.

— Погибли…

Дядя Паша заворочался во сне и пробормотал:

— Есть такое дело.

— У вас сигаретки не найдется? — сказала акробатка Нелли.

Я протянул ей раскрытую пачку. Она двумя пальчиками вытянула одну, вставила ее в изящный белый мундштук и закурила.

И — странное дело. Эти обычные слова, обычный жест как-то успокаивающе подействовали на меня. Я взял свою недопитую кружку и допил. Потом подцепил вилкой с тарелки кусок мяса и отправил в рот.

Акробатка Нелли сидела безмолвная, стройная, загадочная, в черном платье, небрежно курила…

— Как это случилось? — спросил я.

Она выпустила красивое колечко дыма.

— Очень просто. Сорвалась с трапеции и грохнулась как последняя идиотка. А там лететь верных пять этажей. Представляю, какой у меня был видок в гробу.

— А вот… — Я не знал, что сказать.

— Что?

— А как же вы здесь? — с трудом выговорил я. — Вам, наверное, придется вернуться?

— Естественно, — кивнула она. — Я же мертвая.

Слова были произнесены. И ничего не произошло.

Храпел дядя Паша. Стояли пивные кружки на столе. На тарелках лежала закуска.

Мы разговаривали…

— Знаете, что мне больше всего нравится в театре? — говорил я по какой-то непонятной для себя ассоциации. — Когда актеры выходят на поклон. Понимаете, все актеры! И злодеи, и положительные герои, и те, кого по ходу пьесы убили. Все!.. Они берутся за руки, подходят к краю сцены и кланяются. А зрители им аплодируют и дарят цветы… Понимаете?.. Все происходит понарошку. Все живы, здоровы и сейчас пойдут ужинать…

— Вы боитесь, что вам захочется вернуться? — вдруг спросила акробатка Нелли.

— О чем вы… — начал было я, но тут же понял, о чем, и только тихо произнес: — Да.

— Но вы же еще не твердо решили?.. — пытливо заглядывала она мне в глаза.

Я и сам толком не знал, как я решил…

— Вот вы же сумели вернуться, — чуть слышно пробормотал я. — Вы здесь.

Она печально усмехнулась.

— Это только кажется, что я здесь. На самом деле меня здесь нет.

— Ха-ха-ха! — оглушительно захохотал проснувшийся дядя Паша. Он махал руками. Утирал набегающие слезы. Наконец, отсмеявшись, сказал: — Да вот тоже вспомнил, как в театрик ходил. Лет двадцать тому назад. Но пьеска была… — он прищелкнул пальцами, — с перчиком! Называлась: «Хорошо быть подполковником!». Улавливаете? Под полковником. Ха-ха-ха!

— Улавливаем, — сказал я.

Дядя Паша снова уснул.

— Вы когда-нибудь слышали про станцию «Отчаяние»? — спросила акробатка Нелли.

— Станция «Отчаяние»? — покопался я в своей памяти. — Нет. А где это?

— На станции «Московская».

Я вообще отказывался что-либо понимать.

— Это одно и то же, — терпеливо объяснила акробатка Нелли. — Странно, что вы не знаете. Все, кто устал от жизни, знают это место. Метро «Московская» и есть станция «Отчаяние». Надо просто подойти к самому закрытию и сесть в последний вагон последнего поезда.

— И что? — все еще не доходило до меня.

— И ничего. Окажетесь там.

Я захохотал в дяди-Пашиной манере. Громко и раскатисто.

— Это что же получается, — сотрясался я от смеха, — наши славные метростроевцы прорыли тоннель на тот свет?!

— Нет, не прорыли, — серьезно отвечала акробатка Нелли. — Кто едет в другое место — едет в другое место. Но люди, твердо настроенные покончить с собой, когда их много, создают вокруг себя особую ауру… энергетическое поле… Не знаю, как это точно назвать. Короче, кто хочет уехать в смерть — уезжает в смерть. — Она вспомнила о забытом в пальцах мундштуке с дымящейся сигаретой и слегка затянулась. — По-моему, это гораздо приятнее, чем резать себе вены или бросаться с крыши…

Подперев щеки ладонями, я пытался хоть как-то осмыслить ситуацию. Пивной зал плыл в розовом свете. Временами я начинал проваливаться в черную пустоту и слышать только голоса.

Одни голоса.

— Вы читали Набокова, Павел Филиппыч? — игриво интересовался голос акробатки Нелли.

— Нет, Нелли Никифоровна, не читал, — галантно отвечал голос дяди Паши. — Читать Набокова — все равно, что спать с мертвой женщиной.

— Я тоже читаю книги!!! — что есть силы кричал я.

И от моего крика проклятая темень опадала вниз и медленно растекалась над полом, словно черный туман. Снова из небытия возникала грязная пивнуха, и таинственная, прекрасная акробатка Нелли смотрела на меня печальными глазами. А я утопал в ее бездонном, влажном взгляде и спешил — спешил! — рассказать:

— Вы знаете, на днях я прочел биографию Айседоры Дункан. Как-то она ехала в открытой машине, с длинным шарфом на шее. Шарф зацепился за колесо и задушил блистательную балерину. С тех пор Айседоры Дункан больше нет. И Достоевского нет!.. И Льва Толстого!.. И Наполеона!.. Господи, кого только нет!.. А и есть!!

— И я есть!!! — вопил дядя Паша.

— То, что вы есть, — холодно заметила акробатка Нелли, — ничего не значит. В любой момент с вами может случиться все что угодно.

Она величественно замолкла. Но слова продолжали звонким эхом биться о мощные каменные своды и всасываться в липкую темень по углам. Уже и спинной хребет отказывается держать, как будто его и вовсе не было… В полном изнеможении я ложился корпусом на стол. Разгоряченной щекой на холодный мрамор.

Я чувствовал ужасную усталость. Смертельную усталость.

— Нелли, — жалко лепетал я, — жизнь раздавила меня своим однообразием. Эти бесконечные повторения кого угодно сведут с ума. Нелли, жизнь — это череда бесконечных повторений!

— Точно! — опускал дядя Паша свою ручищу на мою бедную спину. — Тяжелая штука — жизнь!

И на сей раз его бесцеремонность не раздражала.

— Да! Да! — соглашался я. — Очень тяжелая штука. В особенности если тебе за сорок и ты пошел по второму кругу… — Я замолкал в недоуменном раздумье. — Или по третьему?.. Не соображу… По утрам, впрочем, тоже…

А проклятая пивная нависала всей своей сырой тяжестью, давила и почти раздавливала, пережимая дыхание… Господи, да что же это такое?.. Я судорожно рвал пуговицы, освобождая шею. В смятении выбирался из-за стола и бежал… бежал…

— Желаете покурить? — подхватывал меня под руки дядя Паша. — Эт-то мы с превеликим удовольствием.

И вот мы уже стоим на улице и курим. Холодный ветер остужает разгоряченные щеки и лоб. Ясности, однако, в голове не прибавляется.

Не прибавляется ясности. Пуская мне в лицо едкую струю дыма, акробатка Нелли сердечно внушала:

— Я думаю, что вам надо непременно извиниться перед девушкой. Нехорошо получилось. Согласитесь…

Я соглашаюсь.

Как-то боком, раздражающе, висит черное небо в ярких звездах. С ужасающим, опрокидывающим грохотом проносятся над городом бомбардировщики.

— Воздух! — истошно орет дядя Паша, бросаясь на землю.