Саймон Ван Бой - Любовь рождается зимой

Ее дети были для нее важнее всего на свете.

Приют материнской любви был для Джейн избитой темой для размышлений, ведь ее родители погибли в автокатастрофе, когда она была совсем маленькой. А два года назад ее старшая сестра умерла от рака в Лондоне. У мужа Джейн случился приступ на похоронах, и его отвезли в больницу в районе Кингс-Кросс. Он очень любил сестру Джейн.

Джейн всегда казалось, что ее сестра так и не смогла свыкнуться со смертью родителей, словно часть ее самой умерла в то далекое утро, когда на шоссе под Торонто разбросало обожженные останки автомобиля.

Из первой машины, обнаружившей аварию, можно было увидеть только несколько языков пламени в разных местах – что-то в этом было зловеще неправильное. Не было видно людей. Этот образ Джейн представляла себе каждый день. Года, словно плуг, вскрывают истинную сущность вещей и событий. Но мудрость нам даруется только тогда, когда все уже прошло и мы уже не в силах ничего изменить. Словно пленка жизни запущена задом наперед.

Джейн понимала, что дочери должны сами выучить этот урок, а потому у нее был для них только один совет.

Она смотрела на них, сидящих у кромки воды.

Смех.

Чайки, пикирующие в бесконечном поиске объедков.

Бьющий на ветру парус лодки на горизонте, вобравший последний свет дня, будто золотой самородок.

Однажды, подумала Джейн, этот миг будет далеким прошлым.

Джейн знала, что мудрость в том, чтобы понять, когда нужно отдать всю себя, знать тот самый верный момент, когда нужно отдать все, осознать, что ты сделала, и никогда не жалеть об этом. Дорога к бессмертию пролегает через любовь, думала Джейн, а не поклонение Богу, как ее учили в Ирландии.

И она чувствовала, что история всей ее жизни каким-то образом состояла из всех тех, с кем ей довелось столкнуться: с кем-то на долгие годы искренней дружбы, а с кем-то – на мгновение в переполненном лифте.

Джейн промокнула глаза и заметила ребенка, стоящего на краю ее полотенца с красным ведерком.

У девочки были красивые глаза. Ее животик торчал вперед. Красное ведерко было наполнено морской водой. Джейн протянула к девочке руку, но та повернулась и убежала.

А над ней пара редких облаков уцепилась за небо. Они висели далеко в море, наблюдая жизнь людей, собравшихся на краю земли.

Красное ведерко напомнило Джейн об Уолтере, о том, как он позвал ее, когда она добралась до края поля, давным-давно, в Ирландии. А потом – его большую, грубую руку, которая, хотя она этого тогда не понимала, была еще совсем юной рукой.

На пляже было темно, и песок был тяжел, пропитанный отливной волной. Дождь все моросил, словно ненужное напоминание о чем-то, еще не забытом.

Уолтер побежал к кромке воды, Джейн вспомнила тот момент страха, когда он пропал в темноте – но вскоре он снова был рядом с ней. Он собрал ракушки и высыпал их в ее маленькие ладошки.

Она рассказала ему о матери и отце, а он слушал и один раз поцеловал ее в лоб, уверяя, что они никогда совсем ее не оставят – что люди, как маленькие рыбки, иногда просто остаются в тихих лагунах между камней, когда приливная вода уходит.

Джейн задумалась, кого он имел в виду – кто остался между камней, – она или ее родители.

«А если ты когда-нибудь почувствуешь себя совсем одинокой, Джейн, – сказал Уолтер, когда они возвращались домой, неся в красных ведерках луну, – прислушайся к шуму моря – в нем ты услышишь всех тех, кто уже был, и тех, кто еще будет».

Джейн вспоминала его слова длинными вечерами в коттедже, где она провела следующие пятнадцать лет.

Были ночи, когда ей казалось, что если прислушаться что было сил, она могла услышать голоса матери и отца, зовущие ее из того места, где они теперь обитали.

Были и такие пробуждения, когда за мгновение до того, как открыть глаза, она забывала, что их больше нет; тогда, как всем оставленным на этой земле, ей приходилось начинать все сначала. Ведь, несмотря на все пережитое, каждый из нас должен быть готов начать все сначала, пока не приходит черед кого-то другого начинать все уже без нас, а мы наконец окончательно освобождаемся от страданий любви, боли привязанности – цены, которую мы платим за право быть частью жизни.

Глядя на лениво катящееся за горизонт солнце, Джейн встала и сняла очки. Она отряхнула с ног песок. Ее глаза опухли от слез. Она пошла по теплому песку к воде, туда, где сидели ее дочери.

Увидев ее, они подвинулись, освобождая ей место между ними, – она села, исполненная одновременно радости и испуга от того, что она собиралась рассказать им, что самое лучшее и самое худшее в жизни приходит от умения любить незнакомцев.

И они подумают, что она говорит об отце, об Уолтере, который вырос в цыганском трейлере на скале, кто каждое Рождество дарит матери дюжину яиц, начищенных им в раковине в сочельник, в то время как они, его дочери, разговаривают с друзьями по телефону, помогают наряжать елку мишурой или глядят в окно на тающие тени, на радостную грусть вчерашнего дня, на обещание дня завтрашнего.

Однажды Джордж Фрэк получил письмо. Оно пришло из очень далекого места. На марке красовалась птица. Крылья птицы замерли, раскрывшись в полете. Она парила высоко над лесом, тельце в красную крапинку. Джордж задумался, летит ли эта птица куда-то или возвращается домой.

Поначалу Джордж подумал, что письмо было доставлено ему по ошибке, но на конверте стояли его имя и адрес места, где он жил.

Потом он открыл письмо и достал страничку, исписанную синими чернилами, и фотографию маленькой девочки с каштановыми волосами. На девочке было синее платье из полиэстера с рисунком из мелких красных сердечек. В волосах – розовая заколка. Крохотные ручки.

Почерк изобиловал закруглениями, словно каждая буква была маленькой чашкой, удерживаемой на странице весом вложенного в нее смысла.

Когда Джордж прочитал страничку, его рот раскрылся и из горла вырвался глухой стон.

Он поднес бумагу к лицу и перечитал еще несколько раз.

Страница выпала из его рук, и он огляделся, будто из каждого пыльного угла квартиры за ним наблюдали люди.

На каминной полке стояла единственная фотография его двоюродного деда, месье Сабона, который, как и Джордж, прожил одиноко в тихом квартале городка, где он родился.

Джордж стал бродить из комнаты в комнату, без всякой цели, взвешивая в уме слова из письма, пытаясь привести свои мысли в порядок.

Когда Джордж оказался на кухне, он автоматически потянулся к чайнику. Возможно, оттого, что он был сам не свой, Джордж умудрился уронить его на пол. Поднимая осколки, он понял, что не может унять дрожь в руках, и порезал себе пальцы в нескольких местах.

Кровь потекла на разбитый фарфор, большие капли упали на белую поверхность раковины.