Александра Миронова - Я оставлю свет включенным

– Руки и ноги будут печатать на принтере. Вот если кому не повезло с фигурой, в отличие от вас, – польстил он молоденькой мамочке, на скромный взгляд Марка, обладающей лишним весом и слишком рыхлой кожей, – то можно прийти в клинику и заказать себе модуляцию ног.

– А что хорошего, если все как куклы эти будут, ну как их там, страшные такие, тощие? – попытался вспомнить Григорий Антонович.

– Барби, – подсказала Анна Ивановна, обнаружившая в земле живой корень растения и заботливо освобождающая его от обгоревших листьев и веток.

– Да, точно. И что же теперь, по улицам ряды Барбев этих будут маршировать?

– Ой нет, Барби – это вчерашний день, больше никто с ними не играет и не вспоминает, их разве что в музее каком-то можно отыскать, – запротестовал Данила. – В будущем каждый ребенок получает рободруга – его дарит государство в первый день рождения ребенка, и он растет и изменяется так же, как и ребенок, находится рядом с ним с первого и до последнего дня. В будущем люди борются с одиночеством. – Данила уставился куда-то поверх плеча тихо подошедшей и слушающей его байки Глафиры. Да уж, фантазии этого путешественника можно было только позавидовать.

– Вот уж чего придумали! – воскликнула Клавдия Семеновна. – Чтобы какой-то буратино за тобой все время таскался. Как по мне, так иногда и одиночество неплохо.

– Иногда да, – кивнул Даня, соглашаясь. – Но все время – нет, одиночество – это болезнь настоящего и прошлого. Люди всегда одиноки. И лекарство от этой болезни еще не изобрели.

Повисло неловкое молчание. Почувствовав на себе чей-то взгляд, Глафира повернула голову и замерла. На другой стороне улицы стояла Татьяна Николаевна и не сводила с нее глаз.

Директор выглядела настолько жалко и нелепо, что Глафира едва сдержала возглас удивления: что она здесь делает? Пришла добить ее?

Резко развернувшись и оторвавшись от толпы, она вышла за пределы участка, пересекла улицу и, вплотную подойдя к директрисе, молча уставилась на нее.

– Я… – Татьяна отвела глаза в сторону и облизала пересохшие губы. Глафира словно впервые видела ту, что по нелепой прихоти причинила ей столько боли. Она постарела, еще молодое лицо избороздили глубокие морщины, в сероватых волосах – густая проседь. Татьяна словно олицетворяла собой горе и несчастье. Какая нелепая и жалкая женщина, на нее даже невозможно было сердиться.

– Я хотела узнать, могу ли я… – Татьяна снова запнулась. – Могу ли я чем-нибудь помочь?

– Ишь, явилась не запылилась! Да если бы не ты, никому помогать не пришлось бы! – Клавдия Семеновна заторопилась к ней через улицу, крича громко и отчетливо, чтобы ни одно ее слово не прошло незамеченным.

Татьяна ничего не ответила, лишь подняла взгляд на Глафиру. А та смотрела поверх ее головы на отцветающее село. Легкая дымка опускалась на дома и сады, холодные капли уже дрожали в воздухе, ветер становился все пронзительнее, но ни один человек, включая ее саму, этого не замечал. Казалось, пожар, спаливший дотла ее дом, растопил лед ее души.

– Конечно, нам нужна любая помощь, – кивнула она и протянула Татьяне руку. – Идемте, я покажу, что можно сделать.

В полной тишине женщины пересекли улицу и вернулись на участок. Люди, сбившиеся в небольшие стайки, не знали, как им реагировать. В их картине мира виновницу несчастья стоило бы линчевать. Но Глафира – она была другой, и она всегда поступала правильно.

– Ну, погрустили – и хватит, за работу! – встрепенулся Даня, в один момент разряжая атмосферу и хватая несколько саженцев роз, которые выделили Глафире неравнодушные соседи, принялся показательно втыкать их в специально выкопанные лунки.

– Что ты делаешь? – Глафира остановилась и с удивлением уставилась на него.

– Как что? Розы сажаю, что непонятного! – возмутился Даня, раздосадованный тем, что Глафира не оценила его трудовой порыв.

Татьяна не выдержала и хихикнула.

– Это какой-то особый способ из будущего? – фыркнула Глафира, отказываясь принимать Данины слова за чистую монету.

– Почему? – искренне удивился тот, на несколько мгновений приостановив свои действия. – Что не так?

– Не так? – Не выдержав, она рассмеялась. Впервые с того страшного момента, как у нее забрали детей. – Да ты же сажаешь их вверх ногами!

– Фигня! – уверенно возразил Даня и вернулся к своей работе. – А ты молчи, женщина, и не мешай мужчине работать, если уж ничего в этом не понимаешь, – сообщил он ошарашенной Глафире и продолжил свои нелепые действия.

– Ох и клоун, – покачала головой Клавдия Семеновна и вдруг улыбнулась, парень был ей действительно симпатичен.

Генрих Карлович, все это время наблюдавший за сыном, не выдержал и осмелился мягко вмешаться:

– Данечка, они правы, нужно перевернуть саженцы. Корни в землю, все остальное наружу.

– Ну и ладно, – пожал плечами Даня, ничуть не смутившись. – Садовода из меня не вышло, пойду с Жоржиком поиграю, да, Жоржик? – обратился он ко псу, сидевшему возле Глафиры. – Мне тоже скучно, пойдем, палочку тебе брошу, что ли.

Жоржик меланхолично приподнялся и медленно потрусил в Данину сторону.

– Молодец, хороший мальчик, – потрепал его Даня по загривку, беря перемазанного в саже и грязи пса на руки и прижимая к себе. – Ну, пойдем, мальчик, нам тут делать нечего.

Стоило Дане с Жоржиком скрыться из вида, как Генрих сразу же поскучнел и сгорбился.

– Что-то я устал, – обратился он к Анне Ивановне. – Не пройдетесь со мной к усадьбе? Хочу ноги размять, врачи приказали двигаться побольше.

– Да-да, конечно, – встрепенулась Анна, поймавшая себя на том, что наблюдала за перепалкой Дани и Глафиры с легкой улыбкой: оба молодых человека были ей симпатичны.

Она бросила извиняющийся взгляд на Глафиру, та все поняла без слов. Улыбнулась и кивнула, отпуская и благодаря своих добровольных помощников.

День клонился к вечеру, люди начинали потихоньку расходиться кто куда, пообещав ей, что завтра же с утра снова придут на стройку. Анна, подхватив Генриха под руку, направилась к усадьбе.

Медленно они побрели по извилистой дороге. Генрих здоровался со всеми, кто встречался им на пути, обменивался парой добрых слов, бодро отвечал на вопросы о самочувствии. Анна молчала, вцепившись в его руку, изредка кивала и улыбалась.

На улице было немного прохладно, ветер срывал с деревьев сухие листья. Вдалеке были слышны радостный лай Жоржика и громкие крики Дани, который радовался игре не меньше своего четвероногого друга. Где-то раздавались голоса стариков и детей.

Подойдя к резным воротам усадьбы, они остановились. В сгущающихся сумерках дом производил жутковатое впечатление, от него веяло смертью. Анна Ивановна резко остановилась.