Михаил Белозёров - На высоте птичьего полёта

Её брали без всякого кастинга и дублей, видно, наши виденья фильма с Романом Георгиевичем совпали до микрона. Это была маленькая победа из череды побед, которые мне ещё предстояло одержать.

Я заметил, что Ольга Мартынова с облегчением перевела дух, а фальшивый Депардье незаметно под столом стиснул ей прекрасную руку, забыв о жужжащем спиннере с подводной лодки типа «барракуда».

Да они нервничают, сообразил я, поэтому и такие надутые; мне сделалось их жаль. Не такие уж они небожители, понят я, а просто бедные-бедные актёры, которые три для не ели и виски не пили.

Словно бы для того, чтобы сгладить неловкость, Испанов залихватски предложил обмыть заключение договора. Не успели мы вкусить по глотку коньяка и закусить шоколадкой, как снова прилетела полная энтузиазма Амалия Рубцова. Ольга Мартынова невольно вспыхнула, румянец пошёл по её божественно-сексуальным щекам, она с облегчением облизнула губки, увидав сумму гонорара, подписала и убежала, радостная, как первокурсница, кажется, в кассу за авансом, даже забыв поблагодарить Испанова, своего земного благодетеля.

Я проводил их взглядом и с завистью к фальшивому Депардье спросил:

— Кто это?..

— Тебе не надо знать, — Испанов поморщился так, словно я без спросу глянул в святые святых — за кулисы, и увидел нечто неприличное, о чём вслух не принято говорить.

— Пикапёр? — напрямую спросил я, потому что мне стало обидно за Ольгу Мартынову.

— Не понял?.. — сморщился Испанов, словно от лимона.

— Ну, этот самый!.. — я не знал, как выразиться, чтобы никого не обидеть.

Однако Роман Георгиевич поморщился ещё сильнее, мол, отстань, всё равно не скажу:

— Что там у нас по плану?..

— Осталась ещё роль Евгении Таранцевой, — напомнил я тогда, не зная расклада Романа Георгиевича и даже не предполагая, как работает вся эта машина, а воевать с ним, как с Амалией Рубцовой, мне было не с руки.

— Она придёт завтра, — добреньким голосом людоеда сообщил Роман Георгиевич. — Я тебя наберу. Кстати, актёр на роль Панина тоже согласился! — И назвал актёра из «Сватов» — Валерия Шкредова, которого я тоже пророчил на эту роль, хотя он был комедийным актёром, но я-то знал, я-то чувствовал, что он роскошнейший актёр и что лёгкий налёт двусмысленности в плане алкоголизма придаст образу Андрея Панина то великолепие, о котором я всё время талдычил Роману Георгиевичу; кажется, он внял моим молитвам.

— Хорошо… — слегка ошарашенный, удивился я и уже выходя из кабинета, услышал, как он неожиданно зло кричит в трубку:

— А мне не надо, чтобы вы играли по-Майзнеру, не надо. Давайте старую, добрую русскую школу. И высыпайтесь по ночам! Что толку, когда вы приходите разбитой, как старая телега! Что?! А вот этого крайне не советую! У меня очередь таких, как вы!!!

Я ехал домой, как пьяный, под впечатлением личности Романа Георгиевича, убежденный, что нет легче денег, чем в «Мосфильме», единственное, я не понял, зачем Испанов сегодня притащил меня сюда, раз у него всё на мази?

А он всего лишь натаскивал меня до собственного уровня, но понял я гораздо позже. И правильно, между прочим, делал. Я не мог ответить тем же, потому что Испанов писал только сценарии. У нас был разные виды приложения силы, в разных весовых категориях.

Я уже чувствовал силу в руках, и потребность сходить в фитнес-клуб, потягать «железо», всё чаще овладевала мной, как из реабилитационного центра ГБУ крайне бестактно и назойливо напомнили, что пора и честь знать, то бишь что жизнь — это не малина и даже не экономические блага Энгеля, а тяжкий долг перед родиной.

Я тихо-скромно врастал корнями в свою новую трёхкомнатную квартиру в Тушино с видом на Химкинский лес, объезжал новенький с иголочки, в лаке и хроме, «патриот» и мечтал поставить на крышу складную палатку, дабы мчаться в приключения, хотел поменять коврик, да лебёдку опробовать, то да сё с днищем, карбюратором и блоком отопления; то есть занимался взрослыми игрушками, и был умеренно счастлив, как в среду из госпиталя, где меня выходили, пришло официальное уведомление о том, что плановая-де операция не отменена и требует продолжения банкета; и я был ошарашен этой новостью, ибо не предполагал, что время на передышку закончится так быстро, что я не успею перевести дыхание. И деньги у них нашлись, и руки чесались, чтобы вывернуть мне рёбра и покопаться в моих внутренностях, только вот у меня не было желания лезть под их нож.

В общем и в частности, было такое ощущение, что жизнь остановилась на всём скаку. Даже Алла Потёмкина сделалась нежнее обычного, как нашкодивший котёнок, и я подозревал, что она смотрит на меня, как на потенциального покойника, мне же, как прежде, хотелось забиться в угол и тихо скулить; я только едва расслабился и стал привыкать к мирной жизни, а мой посттравматический синдром — сникать под воздействием положительных эмоций, как снова-здорово, надо было завязать себя в узел и набраться мужества на ближайшие три-четыре недели, если не все полгода.

Алла Потёмкина только-только закрыла за собой дверь, оставив на моих губах сахарный поцелуй, как Испанов беспардонно напомнил о своём существовании:

— У нас сегодня читка!

— Что это такое? — туго соображал я, думая о предстоящей операции и об Алле Потёмкиной, которая уже в третий раз за неделю, когда нетерпение её достигло апогея, намекнула на свадьбу. Это был даже не намёк, а скорее, ангельское послание к моей совести, избежать которого я не сумел: спишь со мной, пользуешься мои прекрасным телом, без единой морщинки и целлюлита, кстати, а не женишься! Пора и честь знать! Обязаловки, как военной кафедры в университете, избежать никому не удалось.

Может, и свадьба не понадобится, глупо понадеялся я, имея ввиду осколок в лёгком, всё-таки операция сложная, рисковая, со смертностью в семь процентов; и хотя я уже один раз был личным рабом в виде безропотного приложения к жене, всё равно легкомысленно брякнул: «Давай!», испытав при этом идиотские благородные чувства, свойственные подавляющему большинству мужчин. Однако на самом дне души, где темно, сыро и двулично, осталась глупая недосказанность под вопросом: а стоит ли ещё раз рисковать свободой передвижения и принятием решений, когда вокруг столько прекрасных женщин, до конца жизни хватит? Я так и не нашёл ответа и отложил его на потом, когда вопрос с осколком разъяснится либо в пользу кладбища, либо в пользу загса.

— Ты будешь читать сценарий, а тебе будут задавать вопросы, — сладкоголосо пел Испанов из айфона.

— Какие?.. — очнулся я.

Мне казалось, что режиссёр самый-самый, не знаю, какой, всё и вся знает и всё и вся понимает, и что я, написав сценария, благородно умыл руки. Ан, нет. Настало время профессионального стриптиза. Вот за что я не любил встречаться с читателями, сидишь, как на экзамене, ждёшь каверзного вопроса. Самое главное, что ответ никого не интересует, важно ехидненько задать его и наблюдать, как ты мучаешься: «А верите ли вы в Бога?», например, или: «В каком году вы расстались с третьей женой?»