Николай Липницкий - На грани жизни

Николай открыл глаза, точнее правый глаз, и яркий свет разорвался в его голове оглушительной болью. Что-то слишком светло. Где автомат? Коля сделал попытку перекатиться со спины на живот, но чьи-то руки не дали ему это сделать. Вместо неба над головой парусина палатки, а на её фоне качаются головы главврача Хамленко и санитаров из полевого госпиталя. А где же бой?

— Да лежи ты. Нешто не настрелялся ишшо? Добре, шо живой остался. — Хохол Хамленко всегда умудрялся перемежать в разговоре русский язык с украинским. — Зараз мы тебя подлечим трохи и полетишь ты до дому, до хаты.

— Где я? Что случилось? Где все? — Николай заворочался на носилках, пытаясь встать. Палатка закачалась, и тошнотворный ком подкатил к горлу. В голове перекатился тяжёлый чугунный шар.

— В госпитале. Где же ещё. До того света тебе уже далековато. Хотя было рукой подать. — Хамленко перешёл на русский язык. — А колонна в пути. Бой кончился. Потери — один ты. Остальные в порядке. Но тебя уже это волновать не должно.

— А с глазом что? Я левую сторону вообще не чувствую.

— Да угомонись ты! На, хлопни обезбаливающее. — Он сунул Николаю в руку стакан со спиртом и приготовил другой с водой — запить.

— А спирт при чём?

— Стану я на тебя новокаин тратить. Его у меня только на ампутации и осталось. Так, что пей, что дают. Солдатам я и спирт не даю. Что у меня здесь, спиртзавод, что ли?

Коля глотнул «огненной воды», задохнулся и запил. По телу разлилась горячая волна и мягким туманом стала окутывать мою многострадальную голову. Как сквозь вату доносился голос врача, который уже не раздражал, а действовал убаюкивающее.

— Никак не пойму — чи повезло тебе, чи ни. С одного боку вроде не повезло. Пуля то в камень ударила. То есть уже, вроде как мимо. И надо же ей было разлететься. Сердечник в одну сторону, а рубашка прямо тебе в морду. Не, не повезло. А с другого боку они ж могли и местами поменяться.

— Кто? — Заплетающимся языком пробормотал Коля.

— Кто, кто? Дак сердечник с пулей. А тогда тебе бы уже кранты были бы. Да и рубашка могла тебе не в бровь, а в глаз попасть. И тоже хана. Всё-таки повезло. А может ни?

В эту минуту из глаз Николая посыпались искры, боль пронзила левую бровь. Одновременно послышался треск разрываемой материи и победоносный вскрик Хамленко.

— Есть!

— Ты, Айболит недоделанный! — Задохнулся Коля от боли. Хмель как рукой сняло. — Тебе что. духи заплатили, чтобы ты меня добил?

— Да ты посмотри, что у тебя там торчало! — Размахивал «Айболит» у Николая перед носом щипцами, в которых был зажат кусок металла вперемежку с кровью и плотью. — Дайка я теперь глазик посмотрю.

— Да уйди ты! Больно! Не врач, а коновал какой-то!

— Будешь дёргаться, я на тебя смирительную рубашку надену. У меня одна такая почему— то в комплекте оказалась. Так, глаз не задет. Откроется — будешь видеть. С надбровьем и контузией на большой земле разберутся. Сейчас я тебе пару швов наложу, а нормально тебе тоже на большой земле заштопают. Они там мастера по художественной вышивке. Железку возьмёшь на память?

— Себе оставь.

— Да у меня их столько, хоть в металлолом сдавай.

Самолёт, пробежав по полосе полевого аэродрома, круто взмыл вверх. Голова привычно заболела (как быстро привыкаешь даже к плохому!), тошнота подкатила к горлу. Николай сглотнул тошнотворный ком и попытался расслабиться. Горный ландшафт провалился вниз, но ещё какое-то время проглядывал в разрывах облаков, словно никак не хотел отпускать от себя. Потом земля скрылась под плотным белым слоем. Коля сидел на жёсткой неудобной скамье санитарного борта, глядел сквозь иллюминатор на проплывающие мимо ватные громады и думал о том, что ушёл в прошлое, наверное, самый важный этап жизни. Этап, который перепахал его вдоль и поперёк и остался в душе саднящей раной. Николай ещё не знал тогда, что кровоточить она будет всю оставшуюся жизнь.